На этом самом месте в сеничках, где находился мальчик, послышался вдруг такой дикий крик, что Филипп и старуха дрогнули всем телом. Не успели они сделать шагу, как новый крик, еще диче, пронзительнее, раздался в сенях. Филипп кинулся было к лучине с намерением потушить ее, но Грачиха остановила его, сказав: «погоди», и, ковыляя, побежала к. двери.
– Кто тут? – спросила она.
В ответ на это над самою ее головою повторился новый крик, еще звонче, еще отчаяннее первых двух.
– Ах ты, разбойник! – закричала старуха, тотчас же, вероятно, смекнув, в чем дело. – Постой! я ж тебя, окаянного!.. Эй, Филипп! – подхватила она, торопливо возвращаясь в избу, – это твой пострел с кошкой… Кошку куда-нибудь, разбойник, запрятал… Я ж ти, погоди!
Грачиха взяла лучину и побежала в сени; Филипп последовал за нею. Крики становились все жалобнее и протяжнее. При свете лучины старуха, точно, увидела желтую свою кошку, которая болталась на перекладине, привязанная к хвосту. Мальчик, свернувшись клубком в углу сеней, спал крепким сном; но храпенье, которое издавал он для вящего эффекта, изменило ему: старуха налетела на него, как разъяренная наседка, проворно перенесла лучину в левую руку и правою рукою схватила его за волосы; мальчик тряхнул головою – и, не подоспей во-время отец, он укусил бы старухе руку.
– Оставь его, тетка! я его сам лучше проучу; твои руки старые; дай только сперва кошку отцепить.
Сказав это, он приставил к перекладине лесенку, которая вела на чердак и которую мальчик ухитрился поставить на прежнее место. Секунду спустя бедная кошка рухнулась наземь, вскарабкалась на стену и, фыркая, исчезла на чердаке.
– Теперь я до тебя доберусь! – сказал Филипп, подходя к ребенку.
Тот по обыкновению своему не обнаружил ни малейшего испуга; он без сопротивления дался отцу.
– Хорошенько его, хорошенько! – закричала колдунья, становясь на пороге и подымая лучину над головою.
– Вот тебе! помни! вот тебе! – приговаривал между тем отец, делая вид, что дерет его за волосы, но на самом деле тормоша ему только голову, что заставило, однако ж, сына биться по полу и кричать так пронзительно, как будто с него сдирали кожу.
Старуха, испуганная криком, который легко мог дойти до Чернева, велела отцу оставить и поплелась в избу.
– Сюда! – крикнул Филипп, следуя за нею и обращаясь к Степке.
Степка вошел в избу, продолжая хныкать и тереть лицо кулаком, из-под которого выпрыгивали попеременно то один плутовской взгляд, то другой, сопровождаемые не менее плутоватой усмешкой. Отец украдкой подал ему знак и подмигнул на старуху, которая суетилась ворчливо у лучины; Степка кивнул головой и тотчас же перестал хныкать.