– Три-четыре этажа. Мощные, дубовые, просмоленные фундаменты, большое количество переходов между клетями, резные подпорные столбы, такие же наличники дверей и окон. Одно только Красное крыльцо имело три яруса. В окнах прозрачные и цветные витражные стекла. А внутри, я думаю, можно было с непривычки заблудиться. Все богатые дома в то время, а уж тем более княжий терем, делились на несколько частей: мужская и женская половины, потом залы для выходов, для пиров и приемов, обязательная семейная часовенка…
Невысокая светловолосая девушка в повседневном сарафане отличалась от других дворовых девок тем, что на ее шее висело штук пять различных бус, а два пальца на левой руке украшали перстни. Набросив на голову цветной плат, она тихо пробежала клети малой дружины, которая день и ночь сторожила княжьи хоромы. Сумерки опустились на город. В конюшнях возились и переругивались конюхи, пригнавшие коней с лугов и водопоя.
Девушка миновала амбары и тихо взбежала по «черной» лестнице на второй этаж. Две девушки «черной» половины охнули и отскочили с дороги, шлепая босыми ногами по выскобленным полам. В гриднице громко захохотали мужские голоса, и кто-то гулко ударил кулаком по крышке дубового стола. Отроки, составлявшие личную охрану князя, опять затеяли какое-то баловство. От безделья всё, с неудовольствием подумала девушка. Жеребцы стоялые!
На третьем этаже было темно, но легкие каблучки уверенно простучали по переходам и остановились возле широкой низкой двери в резном обрамлении. Девушка коротко постучала в дверь и прислушалась.
– Кто там? – послышался женский голос. – Ты, Синеока?
– Я, княжна, я это!
Отодвинулась задвижка, и коридор осветился светом десятка свечей. В девичьей горнице было просторно, хорошо пахло собранными травами, воском и ароматическими маслами, что привозили купцы из далеких стран. Были такие, которыми натирались после мытья по чистому телу, были такие, что надо было поджигать в плошке, чтобы воздух делался дурманящим, голову кружащим. Такими маслами можно было парню голову вскружить, хмель на пиру усилить, а можно было и в сырую землю…
– Что ж тебя, подруженька моя, так долго не было? – ласково спросила княжна, пропуская девушку в помещение. – Томно мне, тревожно, сердечко из груди рвется, а слова доброго некому сказать. Ты – моя единственная подруженька, ты с детства со мной, ты как четвертая сестра мне.
– О тебе, Аннушка, я и думала, – обняла девушка княжну за плечи и всхлипнула. – О тебе слезоньки свои лила. Я ведь его видела!
– Кого? – отпрянула княжна, и руки ее непроизвольно прижались к груди, как будто пытались удержать рвущееся оттуда сердце.