Корабельный огонек исчезает за горизонтом.
– Потому что здесь красиво, – отвечает он. – Потому что мне больше некуда пойти.
Вечером, в сумерках они встречаются снова. Ее руки порхают, переплетаются, поднимаются к шее и глазам. Она дотрагивается до локтя и указывает на Джозефа.
– Я за водой, – говорит он. – Хочешь – пошли вместе.
Лесом она идет за ним к ручью. Перевесившись через поросший лишайником валун, Джозеф нащупывает ржавое ведерко и зачерпывает воду. Они пробираются обратно сквозь папоротники, мох и валежник, поднимаясь на вершину пригорка. Джозеф оттаскивает в сторону лапник.
– Мой огород, – произносит он и останавливается среди рассады, что цепляется зеленеющими усиками за решетку или только выползает на обнаженный грунт; в воздухе пахнет землей, листвой и морем. – Потому-то я и вернулся. Не могу это бросить. Пришлось остаться.
В сумерках она теперь прибегает к нему на огород, и они сидят на корточках, разглядывая посадки. У нее с собой одеяло и багет; Джозеф нехотя жует белый хлеб. А еще она вручает ему учебник языка жестов, где нарисованы тысячи положений рук и под каждым рисунком напечатано слово. Руками обозначено «дерево», руками обозначен «велосипед», руками обозначен «дом». Перелистывая страницы, он только удивляется, как можно все это выучить. Узнает, что зовут ее Белль, и пытается изобразить это имя своими длинными непослушными пальцами.
Он учит ее находить вредителей – слизней, радужных жуков, тлю, крошечных красных клещиков – и показывает, как давить их пальцами. Кое-где вьющиеся ростки уже вытянулись по колено, разрослись; по их листьям стучит дождь.
– Каково это? – спрашивает он. – Звуки совсем тихие? Или вовсе не слышны?
Белль не замечает, что ей задают вопрос, а может, просто не хочет отвечать. Сидит и пристально смотрит в сторону дома.
Она приносит подкормку для рассады, перед поливом они разводят ее речной водой. После ухода Белль он всякий раз глядит ей вслед: зыбкий силуэт мелькает внизу среди зарослей, влетает на лужайку и проскальзывает в дом.
Иногда по ночам, отойдя от своего огорода, он устраивается среди папоротников и с большого расстояния наблюдает, как по Сто первой автостраде крадутся огни дальнего света, а потом изо всех сил зажимает ладонями уши и пытается представить, каково с этим жить. Зажмуривается, призывает себя к спокойствию. На миг возникает ощущение, что у него получилось: вакуум, пустота, забытье. Однако миг этот короток, а иначе и быть не может, всегда ведь есть какие-то шумы – вот и у него внутри перетекает и шуршит телесная механика, в голове что-то жужжит. Сердце, пульсируя, стучит у себя в клетке. Все тело в такие мгновения звучит как оркестр, как рок-группа, как ропот узников, загнанных в одну камеру. Каково же этого не слышать? Не знать даже шепот собственного пульса?