— Давай не будем про вчерашний вечер, — отмахнулся Бруно.
— Сэмми сегодня придет. Одевайся и выходи на корт, посуди.
— Сэмми у меня в печенках.
— Обещай, что хоть чуточку позагораешь, — как ни в чем не бывало сказала мать, направляясь к двери.
Бруно облизнул сухие губы и не ответил на ее улыбку. На него вдруг опустилась черная туча, и захотелось бежать, бежать, пока не поздно. Увидеть Гая, пока не поздно! Избавиться от отца, пока не поздно! У него столько дел! Нельзя тратить время здесь, в бабушкином доме, обставленном, как и его собственный, в стиле Людовика Пятнадцатого, в вечном стиле Людовика Пятнадцатого! Бруно хотел бежать, но не знал куда; он не любил разлучаться с матерью. Он кусал губу и хмурился, маленькие серые глаза смотрели в пустоту. Неприятно, что она запрещает ему пить по утрам. Утром выпивка нужнее всего. Он потянулся, сделал несколько круговых движений плечами… Почему такое плохое настроение?
Все эти вырезки — про него. Неделя шла за неделей, идиотам в полиции утерли нос! Отпечатки подошв — вот и все их улики, а ботинки те он давно выкинул! На днях они с Уилсоном кутили в отеле в Сан-Франциско; сейчас Бруно отпраздновал бы с куда большим размахом — если б только с ним был Гай. Идеальное убийство! Многие ли способны провернуть идеальное убийство на острове в окружении сотен людей?
И он не из тех болванов, про которых в газетах пишут, — тех, кто убивал, «чтобы посмотреть, каково это». Тех, кому после и сказать нечего, разве только пожаловаться, что их сразу стошнило и что «вышло не так здорово, как мне думалось». Вот если бы у него брали интервью, он бы воскликнул: «Это было восхитительно! Лучше некуда!» («И вы готовы сделать это еще раз, мистер Бруно?») «Вероятно», — предположил бы он уклончиво, как полярный исследователь в ответ на вопрос, готов ли он провести еще одну зиму во льдах. («А что вы чувствовали?») Он бы наклонил поближе микрофон, поднял глаза к потолку и немного поразмыслил. Пусть мир затаит дыхание. Что он чувствовал? «Видите ли, такое не сравнить ни с чем. Вы же понимаете, она все равно была бесконечно дурная женщина. Можно сказать, я убил горячую маленькую крысу, только это была женщина, и лишь потому говорят про убийство». Само тепло ее тела внушало ему отвращение. Когда дело было сделано, у него мелькнула мысль, что теперь ее тело перестанет излучать тепло, и она станет такой, какой была на самом деле, — холодной и уродливой. («Вы говорите — уродливой, мистер Бруно?») Да, именно так. («То есть вы считаете, что труп человека уродлив?») Бруно сдвинул брови. Нет, на самом деле он не считает, что трупы всегда уродливы. Но если это труп дурного человека вроде Мириам, то людей должно радовать такое зрелище. («А власть, мистер Бруно?») О да, власть, власть была упоительна! Своими руками он отнял жизнь. Никто не знает, что такое жизнь, ее ценят превыше всего, а он взял и отнял. В миг, когда она перестала трепыхаться, все лишнее — опасность, страх, боль в пальцах — исчезло, осталось лишь величие момента, таинство прекращения жизни. Кругом превозносят таинство рождения, но в чем тут тайна?! Соединились две зародышевые клетки — и вот вам новая жизнь! Зато смерть — это тайна! Почему женщи-на прекратила существовать оттого, что он подержал ее за горло? И что вообще такое жизнь? Что чувствовала Мириам, когда он разжал хватку? Где она в это время находилась? Нет, он не верит в загробную жизнь. Ах, какое могло бы получиться интервью! («А вы хотели убить именно женщину?») Откуда взялся этот вопрос? На секунду Бруно растерялся, но быстро вернул себе присутствие духа. Да, он был очень рад убить именно женщину. Нет, он не искал в этом сексуального удовлетворения. Нет, он не испытывает ненависти к женщинам вообще. Отнюдь нет! От любви до ненависти один шаг. Чей это афоризм? Так вот, он так никогда не думал. Одним словом, ему просто было приятно убить женщину, убийство мужчины не принесло бы такого удовольствия. Разве что убийство папаши.