Мой брат почти в открытую ходил к ней по ночам. Отец босиком крался на второй этаж подслушивать под дверью, а потом повел ее в сомнительную гостиницу.
Мануэла отняла их!
Действительно ли в тот день она увидела, как мама пьет из горлышка красное вино, и стала над ней смеяться? Этого я никогда не узнаю.
Что остается этой женщине, которая принесла из подвала бутылку рома и сейчас разливает его по стаканам? Стыд. Она всю жизнь стыдилась — своей уродливости, «девятин», дрожи рук, которая начиналась, когда она прекращала пить.
Я никогда и словом не заикнусь о том, что произошло между нею и Мануэлей, хотя и сама в точности всего не знаю.
Она догадывается, что мне известно. Но догадываться — это совсем не то, что услышать и убедиться.
Я наливаю в стаканы кипяток. Ни у нее, ни у меня нет желания сесть. У меня, по крайней мере, будет такое чувство, будто я пришла в гости. Но отныне я навсегда остаюсь здесь. Время от времени профессор будет просить меня задержаться после работы. И тем не менее я превращусь в старую деву, как тетя Ирис, с той лишь разницей, что у меня не будет своего дома, своей квартиры, о которой я так мечтала.
«Господин комиссар, я пришла сообщить вам, что моя мать…» Нет, это немыслимо. Это настолько чудовищно, что… Но маму все еще бьет дрожь. Она не может поверить, что ее кошмар кончился.
Я представляю, как обшаривают пруд, как вытаскивают зеленый сундук.
— Пей, — говорю я, видя, что мама не решается.
Господи, какая она хрупкая, почти бесплотная!
Мне с трудом верится, что она моя мать.
В глубине души я негодую на нее за то, что она заставила меня принять такое решение, но судить ее мне не хватает смелости.
От рома мне стало жарко в груди. Видимо, у мамы подгибаются ноги: она присела на краешек стула, словно не смея устроиться основательней.
— Ты звонила в контору по найму?
— Да.
— У них есть кто-нибудь?
— Завтра утром они позвонят.
На моих глазах мама с годами постепенно превратилась в старуху.
Теперь мой черед медленно, но неизбежно превращаться в старую деву.
Мама смотрит на меня все еще настороженно, но в ее взгляде появился какой-то намек на благодарность.
Теперь она уже не так одинока.
Эпаленж, 19 июня 1969 г.