Ибо, если разобраться, именно постель искала она в ту ночь!
— Ну как, старина!
Он поспешно поднялся с вымученной, покорной улыбкой.
— Ты бы подумал, Гурвич, дорогуша, о роли сенатора для него.
Роль, несомненно, второстепенная. Но как бы то ни было, Ложье оказывал ему любезность. В Париже все было наоборот. Например, семь лет тому назад, как раз в ресторане Фуке, все тот же Ложье умолял его в три часа ночи:
— Ты понимаешь, дружище… Это просто золотая роль… Триста спектаклей обеспечено, не считая провинции и заграничных гастролей. Все дело тут в том, чтобы именно ты сыграл роль этого крепкого волевого парня, иначе все погорит, не будет пьесы… Соглашайся!.. Я тебе расскажу, как нужно поступить… Прочти рукопись… Разберись во всем сам и, если ты ее принесешь потом директору театра Мадлен и скажешь ему, что хочешь играть в ней, то дело в шляпе… Я позвоню тебе завтра в шесть вечера… Не правда ли, мадам, что он должен играть в этой пьесе?
Его жена была с ним в этот вечер. Ей и всучил Ложье свою рукопись с заговорщической улыбкой, а на следующий день прислал ей огромную коробку шоколада.
— Ну, ты идешь?
Пока они спускались, он прислушивался к шуму лифта за спиной своего друга и молчал с отсутствующим видом.
— Видишь ли, кисуля, таков уж Нью-Йорк… В один прекрасный день ты…
Ему хотелось крикнуть:
— Замолчи, пожалуйста! Замолчи, ради Бога!
Ибо он хорошо знал эту бесконечную литанию и сыт был по горло. С Нью-Йорком все кончено. Он больше об этом даже не хочет думать или, точнее говоря, подумает обо всем позже.
А сейчас главное то, что у него, в его комнате, находится женщина. Он о ней почти ничего не знает и сомневается в ней. Никогда в жизни ни на кого он не смотрел так хладнокровно, трезво и безжалостно, как на эту женщину, которую ему случалось презирать, но без которой, как это он ясно понимает, он больше не может обойтись.
Гурвич отличный малый. Немного выжига, как ему и положено. Он не забыл, что начинал с того, что подметал киностудию в Бийянкуре, и он должен свести кое с кем счеты. Ну а вообще-то он парень хороший, особенно когда ты не нуждаешься в нем.
Комб чуть было не остановился, чтобы пожать товарищу руку и сказать ему просто:
— До свидания!
Иногда говорят о теле без души. И ему, конечно, тоже случалось произносить эти слова. Сегодня же, в эту минуту, на углу 66-й улицы и Мэдисон-авеню, он был действительно неодушевленным телом, а мысль, жизнь в нем отсутствовали, они были в другом месте.
— Зря ты так убиваешься. Вот погоди, через месяц или недель через шесть ты первый будешь смеяться над тем, что сейчас повесил нос. Больше мужества, старина, хотя бы ради того, чтобы все эти бездарные актеришки не радовались при виде твоей слабости. Вот послушай, как я после моей второй пьесы в театре Порт-Сен-Мартен…