– Да нет, Кузьма, хоть кто – вряд ли. Вот эти дуги должны один в один похожими быть. А самое главное, чтобы вот эти спицы прочными были. Помнишь, мы когда-то свейскую руду для инструмента моего брали? Там еще прилично должно оставаться. Так вот спицы из того железа надо делать и золотить потом.
– Сергий Аникитович, так золотить-то золотом со ртутью будем?
– Не знаю еще, Кузьма, может, я для этого вещь хитрую сооружу, чтобы без ртути обойтись, да только времени для этого много надо. Твое главное дело – придумать, как резьбу такую мелкую нарезать. И дрель маленькую сделать, чтобы сверло толщиной чуть поболе спицы держать могла.
Кузьма удивленно посмотрел на меня.
– Сергий Аникитович, так я уже давно дрель маленькую сделал. Помнишь, ты мне про нее говорил, еще когда буравом дерево сверлили. И буравчики мелкие у меня есть. Вот только с пратроном этим пришлось повозиться – хоть ты мне и показал, как его делать, все равно времени много ушло. Хорошо хоть, что пружинок тогда для зажигалок много наделали, так они туда вполне подошли.
– Кузьма, да не пратрон, а патрон, сколько раз говорить!
– Сергий Аникитович, у меня почему-то язык никак мудреное слово выговорить не может, само собой пратрон получается.
Он встал и достал из коробки, лежащей на полке, несколько тонких буравчиков.
– Нет, Кузьма, мне нужно будет совсем другое сверло, вот посмотри. – И я быстро набросал на краешке листа эскиз.
Вопросов у моего мастера появилось море, но отвечать на них было уже некогда, и я быстрым шагом, безуспешно стараясь соблюсти степенность, пошел к коновязи. Там меня давно ожидал заседланный жеребец. Я привычно запрыгнул в седло, и мы понеслись в сторону Кремля.
Но спешил я зря. Сегодня Иоанн Васильевич был занят. Когда вошел в царские покои, мне сообщили, что царь отправился в Разбойный приказ и сейчас в пыточной разговаривает с Федором Никитичем Захарьиным-Юрьевым, которого уже подвесили на дыбу.
Я про себя удивился неожиданному желанию царя с утра отправиться на допрос.
«Наверняка неожиданно узнал что-то и пошел уточнить», – подумал я, и в животе неприятно заныло. Хотя прожил в новом мире уже несколько лет, привыкнуть ко многим его особенностям до сих пор не мог. То, что считалось бы в моей первой жизни страшной жестокостью, сейчас всеми, от мала до велика, воспринималось обычным делом. Человеческая жизнь совершенно не ценилась.
«Бог дал – Бог взял», – так, вздохнув, говорили, когда умирали маленькие дети, от чумы вымирали села и города. Или после татарских набегов оставшиеся в живых и не угнанные в Крым люди разбирали полусгоревшие развалины и вновь устраивались на этом же самом месте. Не отсюда ли пошел русский характер и отношение к окружающему, когда, в отличие от финнов, шведов и прочих европейцев, дома строили не на века, а абы как, потому что в любой момент все, что ты имел, могло обратиться в прах.