На комнатном столике располагалась немудрёная закусь: наструганная разнокалиберными шматками ветчина, хлеб и банка сардин в масле. К еде почти не притрагивались, поэтому все эти яства успели основательно завялиться на воздухе, превращаясь, в зависимости от времени суток, то в завтрак, то в обед, то в ужин.
– Ритка совсем закисла. Надысь звонил ей – разговаривать не хочет, – поделился нерадостными известиями Хрофт.
– Я тоже звонил, – покрывшись лёгким румянцем, потупился Джим.
Он умолчал, что набирал номер Риты восемь раз. Она взяла трубку всего единожды, он услышал резкую отповедь и просьбу никогда впредь не звонить, не заходить и вообще не беспокоить.
– Мы уже и моб для неё организовали: на улице под балконом Винни-Пуха из ромашек выложили. Она даже из окна не выглянула, – поплакался Асмуд.
Джиму, как корифею флэшмоба, следовало отчитать его за очередную профанацию возвышенной идеи, но он только угнездил на носу купленные в «Оптике» новые очки.
Рита вот уже неделю была поглощена глубокой ипохондрией. Она сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не общалась и часами гоняла на магнитофоне «Романтик» (подарок отца маме по случаю ситцевой свадьбы) запиленную кассету с заунывными песнями Стинга. Её перестали интересовать и буккросс, и флэшмоб, а о поисках сокровищ она запретила окружающим даже упоминать.
В Москве ей и Джиму пришлось сутки отсидеть в кутузке – пока не примчался майор Семёнов и всё не уладил. Ни Вышату, ни кого-либо из кодлы, естественно, не поймали, и майор был вынужден задействовать связи в высоких кругах, чтобы отмазать сидельцев от обвинения в порче национальных ценностей. После возвращения в Питер он устроил дочке разнос, но она, сражённая наповал вероломством Вышаты, пропустила отцовские нарекания мимо ушей. Вышата растоптал её, смешал с гумусом. Она не могла этого ни понять, ни простить, ни пережить. Мир за окном перестал её интересовать. Если она и выходила на балкон, то для того, чтобы прикинуть, хватит ли высоты, чтоб, прыгнув вниз, разбиться насмерть…
– Попадись мне этот хмырёныш, я бы из него такую отбивную сварганил! – мечтательно произнёс Хрофт.
– Не ты один, – отозвался Асмуд под тарахтение порожняка.
Тщедушный Джим клевал носом и производил впечатление дистрофика.
– Эге, брат, – сказал Хрофт, протестировав на глаз его состояние. – Схомячь-ка вот это. – И вложил ему в руку бутерброд с ветчиной.
– Не хочу! – заупрямился Джим. – Не хочу есть.
Хрофт встал, по-хозяйски прошёл на кухню, и оттуда донеслось шкварчание. Вскорости он принёс дымившуюся сковородку с глазуньей, установил её на стол, подсунув под дно разделочную доску. Поставил рядом целлулоидный тубус с плюмажем из торчавших в стороны мельхиоровых зубьев.