Но вскоре начались подводные бури наверху, волнения в Синоде, смена Ареопага, и зловещий образ Римминого папы снова вырос до размеров фюрера. Начальство отставило Римму от подготовки, в качестве сладкой пилюли вручило на прощание охотничье ружье за старания и всячески обласкало в припадке гуманности. И оказался дерзкий Алекс один в чистом поле, оставалось ему парить над миром в гордом одиночестве, о, печальный Демон, дух изгнанья, железный парень Алекс!
Сергей родился без меня – до сих пор помню поздравление Центра, заделанное в микроточку, – особого потрясения я не испытал, хотя порадовался, что это отвлечет Римму от регулярных курений с наркоманкой Светкой и избавит от вечерней тоски, приходящей за чаем с пирожными.
Пока Римма возилась на кухне, мы прикладывались к привозному “гленливету”[8], давней страсти жизнелюба Алекса, по странной случайности не отраженной в его личном деле, хранящемся за семью печатями в кадрах.
Потом начались танцы, и Римма попеременно танцевала с Чижиком и с Челюстью (сквозь дым любимого виски я слышал светские разговорчики: “Ах, вернисаж! Ах, как смело! Ах, какой кич! Ах, неужели ты не видел этот спектакль?”), потом я мирно закемарил в другой комнате и утром с интересом узнал от любимой жены, что гости отбыли лишь два часа назад.
Вскоре я уже прощался с близкой сердцу лошадиной физиономией в начищенном кабинете, где посредине пустого письменного стола красовалась одинокая авторучка “Монблан”.
– Что-то настроение у тебя неважное! – заметил Челюсть. – Я уверен, что все будет о’кей!
– Мне не нравится, что придется закладывать своих… есть в этом что-то мерзкое.
– Интересно, как еще ты к ним влезешь? Или ты считаешь ЦРУ кретинами? В таких делах сантименты оставь для других. Чем мы жертвуем? Износившейся агентурой – и только! Как только перейдешь ко второму этапу, дашь условный знак в сообщении по рации. После этого связь проводим лишь в исключительных случаях и только по срочным вызовам на моменталки.
Мы обнялись и даже, кажется, облобызались, спасибо, друг, за полезные советы!
…Дождь чуть унялся, я догнал Генри у лавки колониальных товаров.
– Вы не скажете, как пройти к кинотеатру “Одеон”?
– Я сам из Ковентри и плохо знаю город…
Ключевые слова “Одеон – Ковентри”, произнесенные двумя давними знакомцами, звякнули в жутком пароле, вызывая судороги хохота у тех, кто сталкивался с удачными пластическими операциями или работал с японцами, которые все на одно лицо.