Поддерживать связь… Фредерика рассмешила бы такая формулировка. Музыка в гостиной стихла. Интересно, какие кошмары преследуют по ночам Мишель Андре?
— Юхан довел меня, и я вонзила ножницы ему в руку. Это случилось всего несколько недель назад, но мне кажется, с тех пор прошли годы. После этого мы создали «Гребень Клеопатры». Настоящего монстра. Боже мой, отец наказывал Фредерика за то, что тот наряжался в женские платья…
— Тебя тоже наказывали родители? — осторожно спросила Анна.
И тут Мари почувствовала, что та оказалась рядом, в ее постели. Анна обняла Мари за талию и прижалась к ней всем телом. Мари ощущала спиной ее грудь, живот и бедра. Морской прилив, сумерки, дождь… Они лежали обнявшись, и Анна ее утешала. А вот Фредерик никогда больше не засмеется и не заплачет. Его больше нет.
— Меня не били, если ты это имеешь в виду. Родители никогда бы не подняли на меня руку. Они предпочитали меня игнорировать, неважно, заслуживала ли я это или нет. Отказываясь со мной разговаривать, они давали мне понять, что я совершила какой-то проступок. Вот почему рассказ Фредерика о том, как он изображал воздух, на меня так сильно подействовал. Мне хорошо известно, каково это, когда тебя просто не замечают. Иногда это длилось по несколько дней. Может, поэтому я могла быть рядом с Дэвидом в периоды его депрессии. Мне такое было не в новинку.
Она чувствовала дыхание Анны на своей коже. Ощущала аромат кардамона — и поддержку. И ее охватило непреодолимое желание поделиться с подругой воспоминаниями.
— Однажды они не разговаривали со мной целый месяц. Мама пыталась нарушить обет молчания, но папа запретил ей. Он был очень последовательным. Последовательным во всем. Ставил порядок превыше всего. А мне тогда казалось, что я схожу с ума. Я тогда только начала ходить в школу…
И снова голос Анны. Теплый и мягкий, полный сочувствия и нежности. Он успокаивал ее, утешал. Мари вспомнился Иисус, идущий по воде. Не смотреть вниз, чтобы не утратить веру. Посмотришь — и магия закончится.
— Что же такого ужасного ты натворила? За что они тебя наказывали?
Тишина. Воспоминания о скорлупе, бьющейся о стекло, и о бело-желтой жидкости с зародышем, который мог бы летать.
— Я пила сырые яйца. В школьном автобусе.
Голуэй-роуд. Главная улица. Рыночная площадь. Бич-роуд. Клифден. Коннемара. Последний раз она была здесь летом, когда за столиками уличных кафе сидели туристы. Теперь же холод, словно шубой, окутал улицы и дома. Мари бродила по знакомым улочкам, отмечая, что разноцветные фасады домов поблекли в скудном свете зимнего солнца, едва пробивавшегося сквозь тучи. Она разглядывала традиционные ирландские свитеры и кельтские украшения в витринах и думала о том, как мало изменилось после ее отъезда. Все так же приезжали, покупали сувениры и уезжали туристы, на смену им, как морской прилив, прибывали новые, и все повторялось сначала. В окне паба «Мьюларки» была вывешена афиша, анонсирующая выступления местных музыкантов. Дэвида Коннолли среди них не было.