Двое молча стояли на пороге, не зная нужных слов.
В соседних домах гасли окна.
— Хочешь зайти? — не выдержала Патриция, и ее сердечко забилось, как огонек свечки на ветру.
Вот и призналась, вот и предложила сама…
«Зайти… А чего в этом такого? — слегка прищурился Джо. — И все равно — лучше не надо. Это уже к чему-то обязывает. Это уже все осложняет…»
— Я думаю, не стоит…
«Любимый, дорогой, ну зачем же ты так…»
— А я думаю, стоит! — Патриция улыбнулась шире, и слезинка наконец скользнула по ее щеке, незаметно падая на платье.
«Не молчи, не стой, я же люблю тебя!» — кричали во весь голос ее расширившиеся глаза.
«В этом нет ничего особенного… — Джо заморгал, чтобы в глазах перестало щипать. — Ниче…»
Кто тронулся с места первым, они не запомнили. Руки Джо сомкнулись на спине девушки, руки Патриции — на шее Джо. Два дыхания встретились в воздухе и смешались в одно, когда губы сами потянулись друг к другу и слились.
Вечер создан для созерцания, ночь — для любви…
Цикады наконец умолкли.
Синие лунные тени под ногами сделались темными и длинными.
Погасли последние окна, и лишь выпуклые от яркости горошины звезд висели на небе и смотрели, как двое стоят на пороге и не могут никак разойтись…
* * *
Для чего нужны вечер и ночь — понятно, необходим и день — когда еще человеку остается заниматься делами? Но вот зачем было выдумано утро? Утро, когда после ночи и вечера глаза закрываются сами, голова наливается тяжестью и прилипает к подушке — огромная и неподъемная, когда веки склеиваются, а руки и ноги отказываются подчиняться, а откуда-то из внепостельного уюта уже кричит, требует чей-то голос:
— Встать! Всем встать…
Да как же встать-то? Уж слишком дорог сон.
— Смирно!
Сержант Ринальди орал во весь голос, но Джо только глубже зарылся в матрац.
Пусть кричит, пусть разоряется… здоровье — то есть сон — дороже.
— Вставай! — ткнул его в бок сосед, и подчинится приказу все-таки пришлось.
Здоровье здоровьем, а есть еще и долг. Вернее — служба…
Когда Джо открыл непослушные глаза и сел, все давно уже стояли навытяжку, а от дверей доносился возмущенный рык.
— У нас здесь, оказывается, есть солдаты, которые думают, что они могут смеяться надо мной, — гневно вращал глазами Ринальди, и его вислые щеки надувались при каждом слове пузырями. — Они не знают, наверное, что я стал сержантом еще до их рождения. Здесь некоторые учились в специальных школах и воображают, что нравы, принятые среди малолетних преступников, можно распространить на армию!..
Легкое фырканье сбило сержанта с мысли, и он так и замер с раскрытым ртом.