Вот она, трагедия жизни его родителей и дяди Джема.
А как быть, если у тебя в мире вообще нет своего места? Если некому тебя любить? Если не можешь быть ни Сумеречным охотником, ни магом, ни кем-то еще?
Тогда это, может быть, даже не трагедия. Это хуже.
Тогда, может быть, ты – никто?
Джеймс потерял покой и сон. Едва задремав, он нередко вскакивал, испугавшись, что сейчас провалится в другой мир – мир мрака, где он сам – всего лишь призрак среди призраков. Он не хотел знать, как это с ним случилось. И приходил в ужас от мысли, что это может повториться.
Наверное, те, кто окружал его здесь, в Академии, были бы рады, если бы это произошло. И надеялись, что это все-таки случится. И молились, чтобы он стал призраком и оставил их всех в покое.
Однажды утром Джеймс проснулся и понял, что больше ни мгновения не сможет выносить темноту и тяжесть каменных плит, нависающих над головой. Пошатываясь, он поднялся по лестнице и вышел во двор.
Джеймс думал, что ночь еще не закончилась, но небо на востоке уже посветлело от утренних лучей, а звезды исчезли с небосвода. Единственным цветом, разнообразившим белизну неба, был серый – темные тучи призраками вились вокруг убывающей луны. Чуть накрапывал дождь, холодными булавочными уколами впиваясь в кожу. Мальчик присел на каменную ступеньку крыльца у черного хода Академии, поднял ладони к небу и смотрел, как серебристые струйки просачиваются между пальцами. Он хотел бы, чтобы дождь смыл его с лица земли – раньше, чем наступит очередное утро.
Подумав об этом, Джеймс уставился на свою руку. И это случилось. Он почувствовал, как изменения волной прошли по его телу, и увидел, что ладонь стала темной и полупрозрачной. Капли дождя пролетали сквозь тень руки, словно ее тут и вовсе не было.
Джеймс задумался, что сказала бы Грейс, если бы могла его сейчас видеть.
А потом услышал, как хрустит гравий у кого-то под ногами, услышал глухие шаги бегущего человека. Вбитые отцом на тренировках рефлексы заставили его вытянуть шею, чтобы посмотреть, не преследует ли кто-нибудь этого человека, не попал ли он в беду.
Мэттью Фэйрчайлд бежал так, словно за ним гнались.
Странно. На нем была форма Сумеречных охотников, которую, Джеймс знал, блондин надел бы только под страхом смерти. Еще более странным казалось то, что Мэттью Фэйрчайлд занимался физическими упражнениями – по его собственным словам, совершенно несовместимыми с человеческим достоинством. Он бежал быстрее, чем бегал любой из студентов на тренировках – может, даже быстрее, чем все бегуны, которых когда-либо видел Джеймс. И на лице его застыла мрачная, упрямая решимость.