– У меня нет никаких персей, – со всем достоинством, на какое он только был способен, отозвался Саймон. – А даже если бы и были, не думаю, что они могли бы рыдать.
– Ну, тогда вздыматься. Или что там еще делают перси.
– Я как-то не имел возможности в этом убедиться, – признался Саймон. По крайней мере, ничего подобного он не припоминал. В памяти всплыли только обжимания с Софи Хиллер в девятом классе, но тогда он даже до застежки лифчика не успел добраться – мать Софи их застукала. А после того, по-видимому, была только Изабель. Но сегодня он изо всех сил старался о ней не думать. Не думать о застежке лифчика Изабель… о собственных руках на ее теле… о вкусе ее…
Саймон помотал головой, отчаянным усилием воли прогоняя непрошеные мысли.
– Можем мы перестать говорить о груди? В смысле, перестать навсегда?
– Ты уж прости, что отвлек тебя от великой хандры-об-Иззи. Я понимаю, как это для тебя важно…
– Я не хандрю, – соврал Саймон.
– В самом деле? Отлично! – победоносно осклабился Джордж, и Саймон вдруг понял, что попался в какую-то хитроумно расставленную ловушку. – Тогда пойдем на тренировочную площадку – надо опробовать новые кинжалы. У нас спарринг намечается, простецы против элиты. Проигравшие неделю будут съедать дополнительную порцию супа.
– О да, Сумеречные охотники всегда умели зажигать.
Ни тени сарказма не было слышно в его голосе. Сокурсники Саймона и впрямь умели веселиться, хотя развлечения их редко обходились без холодного оружия. Сейчас, когда экзамены были позади, а до выпускного и каникул оставалась какая-то неделя, Академия Сумеречных охотников скорее смахивала на летний лагерь, чем на респектабельную школу. Саймону не верилось, что он провел здесь целый учебный год; не верилось, что он выжил здесь целый год. Выжил – и теперь знал латынь, мог писать рунами и с грехом пополам понимал хтонический язык. Выжил – хотя сражался с крошечными демонами в лесу, выдержал целую ночь полнолуния рядом с новорожденным оборотнем, ездил верхом на лошади (и чуть не угодил под копыта) и съел столько супа, сколько, наверное, и сам не весил. И за это время его никто не исключил и не выпил из него ни капли крови. Он даже накачал мышцы, так что перелез из своей женской тренировочной формы в мужскую, пусть даже и самую маленькую из всех имевшихся в Академии. И несмотря ни на что, это место за год стало для него почти домом. Слизистым, заплесневевшим, мрачным, без единого работающего туалета – но тем не менее домом. Они даже успели дать клички крысам, жившим за стенами их комнаты, и каждую ночь оставляли Джону Картрайту-младшему, Третьему и Четвертому кусочки зачерствелого хлеба – в надежде, что крысы все-таки предпочтут сухари их с Джорджем ногам.