. Я люблю Джослин. Но если эти две привязанности когда-нибудь войдут друг с другом в противоречие…
Ему не надо было даже договаривать. Роберт и так понимал: Моргенштерн так любит своего парабатая, что в случае чего уйдет с дороги, не станет ему мешать. Но и Люциан так любит Валентина, что никогда не встанет у него на пути.
Возможно, некоторые тайны должны оставаться тайнами.
Он протянул Валентину руку.
– Даю слово. Клянусь. Майкл никогда не узнает, что произошло сегодня ночью.
Едва слова сорвались с языка, Роберт с запозданием подумал: а не совершает ли он ошибку? Но обратного пути уже не было.
– Твоя тайна мне тоже известна, Роберт, – как бы между прочим заметил Моргенштерн.
Слова эти прозвучали как эхо самых первых слов, сказанных им Лайтвуду, и в них Роберту чудилась усмешка.
– Кажется, мы с этим разобрались, – напомнил он.
– Ты трус, – заявил Валентин.
Роберт вздрогнул.
– Как ты можешь так говорить после всего, через что мы прошли? Ты же знаешь, я никогда не стану уклоняться от сражения или…
Валентин помотал головой, и он умолк.
– Речь не о физической трусости. Разумеется, нет. Когда речь заходит о риске, храбрее тебя не сыскать. И этой храбростью ты компенсируешь свою трусость, не так ли?
– Я не понимаю, о чем ты, – натянуто произнес Роберт, с ужасом сознавая, что нет, понимает – и даже чересчур хорошо.
– Ты не боишься ни ран, ни смерти, Роберт. Ты боишься самого себя и своей собственной слабости. Тебе не хватает веры – точнее, верности, – потому что твоим убеждениям не хватает силы. И я сам виноват, что ожидал от тебя чего-то большего. В конце концов, как можно верить в кого-то или во что-то, если не веришь в самого себя?
Роберту вдруг показалось, что Валентин читает его как открытую книгу. И эта мысль ему не очень-то нравилась.
– Я попытался научить тебя справляться со страхом и со слабостью, – продолжал Моргенштерн. – Теперь я вижу, что совершил ошибку. Не стоило этого делать.
Лайтвуд склонил голову. Сейчас его вышвырнут из Круга. Лишат друзей, лишат возможности выполнить свой долг. Разрушат его жизнь.
Его собственная трусость воплотила в жизнь самые худшие его страхи. Какая ирония.
Но в следующий момент Валентин его удивил.
– Я обдумал проблему, и у меня есть к тебе предложение.
– Какое? – Роберт уже боялся даже надеяться.
– Бросить это все, – проговорил Моргенштерн. – Перестать прикрывать свою трусость, свои сомнения. Перестать пытаться воодушевить себя непоколебимой страстью. Если не хватает мужества признать собственные убеждения, почему бы просто не принять мои?
– Не понимаю.