– Сейчас тебя отведут в комнату, дадут перо, лист бумаги и один час. Ты знаешь, чего я хочу, – говорит Аашиф.
– Не знаю.
Аашиф бьет Итана под дых.
Поуп ударил Итана в лицо.
– Мне уже начинает надоедать тебя лупить. Ты знаешь, чего я хочу. Как ты можешь не знать? Я спрашивал тебя уже двадцать раз. Скажи мне, что знаешь. Просто скажи мне это.
– Кто ты такой?! – орал Поуп.
– Знаю, – сипит Итан, ловя воздух ртом.
– Один час – и если то, что ты напишешь, не осчастливит меня, ты умрешь от линчи.
Аашиф извлекает из своей черной дишдаши полароидный снимок.
Итан зажмуривает глаза, но открывает их снова, когда Аашиф говорит:
– Посмотри на это, или я отрежу тебе веки.
Это фото человека в этой же самой комнате, тоже подвешенного к потолку за запястья.
Американец. Наверно, солдат, хотя наверняка не скажешь.
За три месяца боев Итан еще ни разу не видел увечий, хоть отдаленно приближающихся к подобному.
– Твой соотечественник на этой фотографии еще жив, – говорит его палач с нотками гордости в голосе.
Итан пытается открыть глаза, чтобы увидеть Поупа. Чувствует, что балансирует на грани обморока, и жаждет его – и ради облегчения нынешней боли, но куда более – чтобы отгородиться от вызванного рассудком отчетливого образа Аашифа и той пыточной камеры.
– Следующий, кто будет висеть под этим потолком, увидит такой же полароид с тобой, – вещает Аашиф. – Ты понимаешь? У меня есть твое имя. У меня также есть веб-сайт. Я выложу фотки того, что делаю с тобой, чтобы весь мир видел. Может, твоя жена тоже их увидит. Ты напишешь все, что я хочу знать, все, что ты пока что держишь при себе.
– Кто ты такой? – спросил Поуп.
Итан позволил рукам упасть вдоль тела.
– Кто ты такой?
Он больше даже не пытался обороняться, думая: «Какая-то часть меня никогда не покидала эту комнату в Фаллудже, смердевшую тухлой кровью».
Желая, чтобы Поуп уже добил его, милосердно погрузив в беспамятство, прикончив давние воспоминания, прикончив его нынешние мучения.
Две секунды спустя он пришел – удар в подбородок, полыхнувший перед глазами белым жарким светом, будто сработавшая фотовспышка.
Загруженная посудомоечная машина натужно стонала, проводя мойку, а Тереза, давным-давно перевалившая за точку полнейшего изнеможения, стояла у раковины, вытирая последнее блюдо. Убрала его в буфет, повесила полотенце на дверцу холодильника и включила свет.
Пробираясь через темную гостиную к лестнице, ощутила, как на нее наваливается нечто куда худшее, чем эмоциональные последствия этого долгого-долгого дня.
Всепоглощающая пустота.
Через несколько коротких часов взойдет солнце, и во многих отношениях это будет первое утро остальной ее жизни без него. Этот последний день был ради прощания, ради того, чтобы наскрести те крохи душевного покоя, которые удастся отыскать в мире без Итана. Их общие друзья оплакали его, им наверняка всегда будет его недоставать, но они пойдут дальше – уже пошли дальше – и неизбежно забудут его.