А тогда, доведя измученное тело до онемения в ледяной воде кухонной цистерны, я добрела до своей комнаты, нанесла на раны мазь из ведьминого ореха[14] и переоделась в сухую одежду. Затем, испугавшись звуков погрома в комнатах Екатерины этажом ниже, я выскочила на стену, молясь, чтобы там никого не оказалось, и заставила себя преодолеть опасности лестниц и коридора, пока не достигла королевских покоев. Как выяснилось, Катрин, Алисия и перепуганные фрейлины нашли убежище на ступеньках тронного возвышения. Король гордо восседал на троне в короне и мантии и недоуменно разглядывал присутствующих. Символы монаршей власти придавали безумному королю должное величие. Командир бургиньонов почтительно выставил стражников у входа в зал, чтобы защитить короля и его дочь от сброда и выказать королевской семье должное почтение.
– Слава богу, ты цела! – обрадованно воскликнула Алисия и крепко обняла меня, не заметив, как я вздрогнула от боли. – Что происходит?
– Ничего страшного, – солгала я. – Ваше высочество, в ваши покои забрались грабители. Я услышала шум, но не стала спускаться.
– И правильно сделала! – прошептала Катрин. – Да вознаградит тебя Всевышний за твою храбрость, Метта. А как мое поручение?
Я коротко кивнула и была вознаграждена пожатием руки и торжествующей улыбкой. Именно тогда я и решила упрятать воспоминания о жутком насилии в самый дальний уголок разума, рядом со слабой надеждой, что в один прекрасный день Жан-Мишель вернется ко мне. Позже, глубокой ночью, в холодном поту я очнулась от кошмара, дрожа и задыхаясь, и только тогда до меня дошло, что мне никогда не вытравить из памяти эти ужасные воспоминания… и никогда не дождаться возвращения мужа.
На следующий день Люк украдкой пробрался в нашу башенную комнату. Впрочем, больше всего сына волновала участь его четвероногих подопечных.
– Разбойники ворвались на псарню, размахивая тесаками, но собак не тронули, только забрали драгоценные поводки и ошейники, – рассказывал он. – Самое страшное, что куда-то пропали гончие дофина.
У меня не было никакого намерения уведомлять сына о судьбе гончих. Это вызвало бы слишком много вопросов, на которые я не хотела отвечать.
– Говорят, дофин сумел бежать из Парижа. Наверняка он взял псов с собой, – сказала я и поспешно осведомилась: – А как ты сам, Люк? Ты язык понапрасну не распускаешь? Не забывай, сейчас не время спорить или высказывать свое мнение. Выполняй свою работу и молчи.
– Матушка, я же не дитя неразумное! – негодующе воскликнул сын.
– Люк, пойми, времена сейчас трудные. Мы все должны быть очень осторожны, – продолжала я, внутренне укрепляясь в решении сохранять свой обет молчания, потому что двенадцатилетнему мальчику не стоит знать об изнасиловании его матери.