С той минуты, как он увидел Анхен в доме Лефорта, участь его жены, царицы Евдокии Лопухиной, была, можно сказать, решена. Скромница, тихоня, набожная теремница, которой только и надо было, что рожать детей (в 1690 году она родила сына Алексея, в 1691 и 1692 годах еще двух мальчиков, которые не прожили и полгода) и молиться за их здравие или за упокой, вышивать пелены для покровов святым, степенно беседовать со своими боярынями и боярышнями, изредка отписывая мужу полные любви, трогательные, но довольно-таки косноязычные и простенькие послания («Только я, бедная, на свете бессчастная, что не пожалуешь, не пропишешь о здоровье своем. Не презри, свет мой, моего прошения…»), она во мнении Петра была одной из тех государевых жен, которых московские цари старались не показывать иноземным послам не только из приверженности к соблюдению обрядного затворничества, сколько по другой причине: как бы государыня не ляпнула какой-нибудь глупости «и от того пришло б самому царю в стыд». Петру была нужна другая женщина: не скромная жена, а истинная подруга, с которой он мог бы не только делить постель, но и говорить о том, что гнетет, что заботит, та, которая бы не била земные поклоны перед тем, как взойти на супружеское ложе, а потом лежала бы деревянной куклою, стиснув зубы, словно под пытками, а задорила бы его своими словами, улыбками и ласками, смягчала бы тяготы его жизни… такая, перед которой ему хотелось бы галантно преклонить колена!
Все это он с одного взгляда увидел в Анхен Монс. И случилось это еще в 1692 году.
Его мало смущало, что Анна была в доме Лефорта за хозяйку и вот уже который месяц считалась его вполне официальной любовницей. Он не испытывал ревности к любезному другу Францу, считал себя обязанным ему очень многим и как бы даже за честь почел принять от него в подарок желанную красавицу. Радовало то, что Лефорт сам уступил ему Анхен. Конечно, Петр так или иначе заполучил бы ее: приказал бы, попросил бы, ну, в конце концов, просто похитил! — однако Лефорт словно бы только и ждал этого жадного выражения на лице государя! За свою щедрость, за эту невероятную, только ему, милому другу Францу, свойственную готовность сделать приятность царю Петр полюбил его еще пуще — если такое вообще было возможно. А проведя ночь с прелестницей Анхен, Петр понял, что он никогда не сможет отблагодарить Франца должным образом. Чтобы хоть как-то выразить свою пылкую признательность, Петр взял его сына (единственного из одиннадцати детей Лефорта, оставшегося в живых!) в покои к своему собственному сыну, наследному царевичу Алексею. Когда об этом узнала бедняжка Евдокия, она едва не отдала богу душу: ведь нехристи и развратники иноземцы, совратившие ее «лапушку» мужа, протянули руки и к единственному сыну! На ее счастье, дебошан Лефорт оказался невероятно религиозным. Он желал непременно воспитать своего сына в духе сурового кальвинизма, что было невозможно ни под присмотром матери-католички, по-прежнему остававшейся в Киеве, ни в православной Москве, оттого Андреас Лефорт вскоре был отправлен в Женеву, и Петр на прощание подарил ему шестьсот червонцев, а также свой портрет, усыпанный бриллиантами более чем на полторы тысячи талеров. На самого Лефорта сыпались дождем деньги и государевы благодеяния, он сделался одним из могущественнейших людей в России и не один раз помянул добрым словом Алексашку Меншикова, который однажды подсунул ему в постель «девицу Монс»!