Мистер Лисс молчал. Наблюдение за молчанием мистера Лисса гипнотизировало почти так же, как руки, плывущие по музыке. Он молчал очень долго, дольше, чем казалось возможным в подобной ситуации.
Наконец, старик сказал:
— Твой вид. Какого ты вида? Не марсианин, я знаю.
— Член коммуны.
— И что это бы это могло значить?
— Не рожден мужчиной и женщиной, — сказал пианист, и теперь мягкие ноты стали такими печальными, как морось в сцене у края могилы в фильме, где хорошие люди умирают, несмотря на то, что хорошие.
— Если не от мужчины и женщины, — сказал старик, — то от чего?
— От лаборатории и компьютера, из генетически разработанной плоти, объединенной с силиконовыми нервными путями, из инертных материалов, запрограммированных чем-то, что претендует называться жизнью, и еще запрограммированных чем-то, что похоже на разум, чем-то, что имитирует свободу воли, но на самом деле покорное рабство. Из ничего во что-то, претендующее на что-то оттуда… в конечном счете, снова в ничто.
Эти слова были для Намми тем, чем были иногда его рассуждения для мистера Лисса: тарабарщина. Однако, его сердце, должно быть, понимало часть сказанного, даже если его мозг не понимал смысл, потому что его посетило большое чувство, чувство настолько громадное, что ему казалось, что он от него раздуется. Намми не мог назвать это чувство, но это было как когда иногда он гулял по лугу с деревьями вдоль одной стороны, и неожиданно в деревьях появлялся пробел, так что он мог видеть горы вдалеке, горы настолько большие, что их вершины протыкали слой облаков и снова появлялись выше, горы настолько высокие, красивые и необыкновенные, что мгновения он не мог дышать. Это чувство было примерно таким же, только во много раз более сильным.
Мистер Лисс снова замолчал, как будто вспоминал собственные горы.
Печальный пианист, Слепок Боза, в тишине, спустя некоторое время, произнес:
— Убейте меня.
Мистер Лисс ничего не сказал.
— Будьте милосердными и убейте меня.
Мистер Лисс сказал:
— Я никогда не был человеком, известным своей жалостью. Если ты хочешь умереть, будь милосерден сам к себе.
— Я то, что я есть, и во мне нет жалости. Но ты человек, так что обладаешь этой способностью.
Помолчав еще немного, мистер Лисс произнес:
— Чья лаборатория?
— Виктора.
— Какого Виктора?
— Он называет себя Виктором Лебеном. И Виктором Безупречным. Но его настоящее имя, которым он гордится — Франкенштейн.
Намми знал это имя. Он задрожал. Это были фильмы, которые он никогда не смотрел. Он видел часть одного из них несколько лет назад, поставил его, не зная, в какую проблему вляпался, и это так его расстроило, что бабушка пришла в комнату посмотреть, что не так, и выключила его. Она крепко его обняла, поцеловала, сделала ему его любимый ужин и повторяла ему снова и снова, что это все неправда, что это была всего лишь