— Осуждаешь, сестрица? — иногда спрашивала игуменья, как бы с трудом разжимая губы и приподнимая дряблые желтоватые веки.
Сестра Мария молча качала головой, но было не совсем понятно — да или нет? Игуменья не добивалась внятного ответа, какое-то время сидела молча, устремив взгляд на икону и шёпотом молясь. Но однажды игуменья сказала сестре Марии:
— А ведь к истинному православию силой не приведёшь, дева. Да и не заманишь в него ничем — ни пряником, ни златом-серебром. Наша вера — исповедание души, самая что ни на есть душевная вера. Настоящая, древле-апостольская, такая, какой исповедал и заповедал нам её Иисус Христос. Только любовь в её фундаменте. Только любовь, только любовь. — Матушка Исидора помолчала, взволнованно дышала, и сестре Марии показалось, что старушка переводила дыхание, восстанавливала его, как если бы перед этим быстро шла. — Так-то, моя пригожая! Но моё сердце уже озлобилось на людей, всё меньше в нём любви и доброты, потому что вижу, как испоганивается народ, как жадно тянется к сатанинской скверне, хочет наслаждаться да брюхо набивать сладкой, вкусной едой. А пищи духовной ему уже не надо. — Старушка сжала костлявой рукой кривую почерневшую клюку. — Но, Марья, люди всё равно хотят и ищут любви. Любви и ласки. Я хотя и старая уже, разваливаюсь, как трухлявый пень, а из ума ещё не выжила — всё понимаю, сестра! Ищет, ищет человек любви, большой и искренней любви. Да вот беда — всё-то не там. Эх, не там! Во грех влезает, как в топкое, вонючее болото. Ничто человека не отпугивает, не настораживает, и не поднимается в нём чувство омерзения. Засасывает его по уши, пропадает он для веры Христовой на веки вечные. А ты, сестра Мария, ты… — Старуха замолкла и, казалось, подыскивала какое-то точное, неопровержимое слово, пытаясь углубить и расширить свою мысль. — А ты, сестра, и есть сама любовь, — произнесла она тихо-тихо, и сестра Мария приметила в её глазах холодноватый, льдистый блеск слёз. Сама начала плакать. — Да, да, я не оговорилась, ты и есть сама любовь. За тобой пойдут люди, потому что без любви им — погибель. Погибель! — Смахивала с выцветших ресниц влагу, твёрдо произнесла, стукнув о половицу клюкой: — Вот и готовься вступить в игуменьи, чтобы своей великой доброй душой призывать людей к духовным подвигам, направлять их пути. Ты — сможешь. Знаю! Верю! Хрупкая ты с виду, тощая, а всё же крепкая. Да, чего посмеиваешься? — крепкая! Душой крепкая, верой крепкая, правдой крепкая и совестью чистая, как родник. Могутная, как говаривали в старину… И не перечь мне: молодая ещё! — неожиданно вскрикнула старушка, заметив отрицающий, но тайный взмах низко опущенной ладони сестры Марии.