В перерывах между танцами к Елене подходили её однокашницы по гимназии, расцеловывали, обнимали, тормошили её, а она — искала, искала глазами Семёна, и сама дивилась, что ищет, что хочет увидеть его, брошенного, отвергнутого и, казалось бы, забытого ею.
Не нашла. Решила, что обозналась. Но беспокойное чувство ожидания встречи именно с ним, Семёном, всё же не оставляло Елену, и она вынуждена была открыто себе сказать, что хочется увидеться с Семёном. «Боже, но зачем? Ведь любовь свою я уже нашла».
Уже на заре, после застолья с тостами и криками «Ура!», «С Новым годом, с новым счастьем!», после брызг шампанского, звона бокалов, поцелуев с теми, кто к ней тянулся, после спектакля и возобновления танцев, вальсируя с Виссарионом, она вдруг увидела-таки это знакомое, пугающе знакомое, но подспудно ожидаемое её сердцем лицо. (Она не удивилась, что в одной зале, на одном балу оказались вместе дворяне, чиновники и — крестьянин. Это было странностью и капризом эпохи: располагаешь достаточно большими деньгами, чтобы заплатить за вход в собрание избранных, — плати и входи! Она знала — Орловы богаты, и невольно подумала о том, что такое богатство Виссариона и что такое богатство Семёна.)
Семён, в чёрной фрачной паре, в белой сорочке с синей бабочкой, коротко подстриженный, без бороды, но с усами, крепкий, высокий, но сутуловатый, устало разговаривал с каким-то полным, с длинной бородой мужчиной. Семён, чуть улыбаясь, покачивал головой, смотрел прямо в глаза этому увлёкшемуся своим, похоже, нескончаемым повествованием мужчине, часто вытягивал шею из воротничка сорочки, который явно был неудобен ему. И во фраке, показалось Елене, он чувствовал себя не совсем ловко: пошевеливал плечами так, будто пытался скинуть его.
Елена не отрывала от Семёна взгляда, как приворожённая: он — весь монолитный, ладный, естественный, не притворяется, поняла она, и не играет какой-то выгодной для себя роли. «Но как ему идёт этот наряд аристократа… а ведь мы с ним крестьянские дети, — не без гордости подумалось Елене. — Дай Бог, чтобы Ванюшка пошёл в него».
«Семён… он такой чистый и надёжный», — неожиданно и нежно заключила она.
Семён внезапно повернул голову в её сторону. Их глаза встретились, и Елена как будто испугалась, её повело куда-то в бок, она беспомощно поосела, не могла танцевать.
— Любимая? — испугался Виссарион, крепче прижимая её к себе.
Но она как-то инстинктивно — будто бы защищалась — выставила перед его грудью локоть. Оттолкнулась от Виссариона и шагнула к Семёну. Остановилась, теряясь для глаз Семёна и Виссариона в волнах вальсирующих пар: «Что я делаю? Глупая. Не надо. Одумайся. Всё в прошлом». И она хотела было вернуться к Виссариону, который смотрел на неё не столько недоуменно, сколько обиженно и гневно. Но — Семён отошёл от докучливого полного мужчины и сощурившейся Александры и направился к Елене.