Однажды Семён сказал Александре:
— Такая ты заботливая да ласковая, Саня, одно слово, славная баба. Купаюсь рядом с тобой как сыр в масле. Но над сердцем своим не покомандуешь, чую! Саня, уж прости — не могу обманывать: помню, помню я жену свою Елену. И люба единственно она мне. И диковинное чувство не покидает меня: вернётся она ко мне, и заживём мы крепким, счастливым домком… Эх, почву под ногами теряем, всё кубарем челдыхается под откос, а я, вишь ты, размечтался!
— Дурак! Нужен ты ей, лапотник!
— Нужен, не нужен, а с тобой я больше жить не могу. Совестно мне. Вот что, ты пока, если хочешь, оставайся жительствовать в этом доме, а я с Ваней переберусь в Погожее к родителям. Прости, Саня, прости. Ты найдёшь своё счастье: ты хороший человек. Прощай.
Рыдала и умоляла Александра, но Семён в тот же день ушёл от неё.
Однажды в осеннюю штормовую непогоду опасно покосился крест на погожском храме. Отец Никон просил прихожан поправить, мужики обещали, но за дело не брались: вроде как других хлопот достаёт у людей, а крест подождёт. Поправил крест Семён, наняв мужиков. А за бесплатно не захотели. Один Лёша Сумасброд за так полез на маковку вместе с Семёном.
Семён увлечённо рассматривал этот знаменитый крест, принесённый сюда на своём горбу из далёкой России Игнатом Сухачёвым во искупление каких-то великих грехов, — впервые увидел его в такой разительной близи. И оказался он весь иссеченный, шероховатый, корковатый, но, как корень старого кряжистого дерева, мощный весь, громадный. Поистине, как будто вцепился — словно корень в землю — в небо. Каким-то великаном, богатырём он показался Семёну, но изветренным, израненным, как бы даже изувеченным, но вот — выстоял под напором судьбы и ветров, уже вторую сотню лет высится над Погожим и округой. «Сдаётся мне, — подумал Семён, — имеется в нём ещё запас крепи и силы. Сейчас выправим — так и ещё, братцы, сколько стоять ему!»
Лёша тоже очаровано смотрел на крест; шепнул:
— А ить какой он вблизи страшный-то, Сеня. Жуть!
Неожиданно запорхнул на крест голубь, заулыбался ребячливый Лёша, потянулся к сизарю рукой, да вдруг соскользнула его нога с маковки. Внизу народ ахнул, встрепенулся. Лёша чудом успел ухватиться за крест и — повис на нём над пропастью. Крест по-стариковски хрипло скрипнул, потянулся книзу, но — замер. Семён за гачу подтащил к себе Лёшу, а у того рот перекосило, весь лихорадочно дрожит.
— Эге, да он ещё с десяток таких сумасбродов выдержит, как ты, Григорий Палыч, — подмигнул ошалевшему Лёше Семён. — Ну, ну, крепись, мужичок. Живой ить!