Растянутое почти на вёрсту деревянное, с дымящимися трубами Зимовейное жило обычным трудовым ладом. От берега, столкнутые с брёвен наката, отчаливали лодки, боты и карбасы; или, напротив, причаливали с уставшими, раскрасневшимися, обветренными рыбаками. Две лошади скучно ходили по кругу — затягивали на берег большой невод с верёвкой не меньше как в версту длиной. На изломистой косе берега сушились развешанные на тынах и шахах — кольях — видавшие виды, чиненные-перечиненные неводы, бредни, рядом валялись корчаги, морды-верши, моребойные, сгнившие лодки с покосившимися, надломленными шеглами, изорванные, истлевшие паруса. От лабазов и дворов к берегу и обратно качко, неспешно ходили бородатые мужики в грубых чекменях, в овчинных душегрейках, в потёртых кожанах. Шустро бегали в разношенных котах, в потрёпанных холщёвых штанах пацаны, помогавшие со всем усердием старшим. Все они, и мужики, и их дети, переносили в корзинах и коробах рыбу, снасти и другой немудрящий рыбацкий скарб. От кабака шли, качаясь и распевая, загулявшие рыбаки. Они дружно и радостно закричали Охотниковым:
— Здорово, Григорич! Здорово, Дарья! Кто тама у вас на облучке? Михайлова дочка, чё ли?
Иван, показывая в улыбке крепкие зубы, приподнял фуражку:
— Здорово, здорово, православные, коли не шутите.
Дарья крикнула:
— Щас вам бабы ваши зададут перцу, гуляки!
— Не пужай пугливого! Наши бабы учёные: мы — к воротам, а они нам шкалик: «Получи-де, благодетель, кормилец». Чё, не знашь нашенских баб?
— Знамо, знамо, каким шкаликом вас, морячков, встречают жёнки! На Троицу, Никитка, тебя встрели как? С неделю али дольше у тебя под глазьми сияли пятаки с полтинниками! Али ты занял их иде в другом месте? А тебя, Федотка, Клавка как гоняла по задворью? Чай, стёр до пяток сапоги. Ась, не так было?
— Ух ты, языкастая!
— Языкастая, не языкастая, а плыву по жизни весело да играючи! И-и-и-их! — привстала и притопнула Дарья, взмахнув пышным сарафаном.
Весёлая перепалка, быть может, ещё продолжалась бы, но внезапно над озером и землёй, ударившись о подножия сопок, прошёл утробный, нарастающий гул ветра. Вода густо взволновалась, забулькала, высоко взнялась у берега, и первая волна с кудрявым пенным гребнем трескуче упала на валуны и гальку. Брызги долетели и до дороги, угодили мелко и колковато в лица людей. С Байкала дохнуло теплом. Но следом ещё одна волна нашла, — оказалась выше, мощнее, туже. Порывом ветра с мужиков сорвало картузы и ушанки. Брызги окатили пролётку и лошадей. Дарья засмеялась и кокетливо-грубо завизжала, а Елена наддала вожжами лошадям, которые заметались и били копытами. И они, напуганные и напруженные до последней жилки, сразу перешли на стремительную рысь.