В Белоруссии кампания началась в конце 1929 г., главный удар был (как и в других национальных республиках) нанесен против «буржуазных националистов». В Белоруссии их называли «нацдемы» (национальные демократы), и в их число попали Бузук и другие люди, пригласившие Дурново в Минск. Сам он не был белорусом, и обвинить его в «белорусском национализме» было трудно, зато можно найти другие обвинения от жизни в Чехословакии до родства с царским министром П. Н. Дурново (этот, якобы, брат был старше Николая Николаевича на 32 года!). Бузук, пытаясь спасти свою карьеру, отрекся от него (в 1938 г. и его расстреляют).
Дурново исключили из Белорусской академии (членом-корреспондентом всесоюзной академии он еще оставался). О работе в Минске не могло быть и речи, и ученый в третий раз вернулся в Москву, где продолжала жить его семья (старший сын Андрей к тому времени решил пойти по стопам отца и учился на славяноведа). Каждый переезд Николая Николаевича в родной город оказался труднее предыдущего. В 1915 г. он легко вернулся в университет. В 1921 г. он не смог найти постоянную работу, но во многом из-за неумения устраиваться. В 1930 г. на нем стояло клеймо «неблагонадежного». О преподавании в вузе нельзя было и думать. В Научно-исследовательский институт языкознания, единственный в Москве институт его профиля, его полтора года не брали, и лишь в октябре 1932 г. взяли внештатно, для чтения лекций для аспирантов. Но уже в мае 1933 г. институт был закрыт по требованию всесильного Н. Я. Марра. Московская диалектологическая комиссия во главе с Д. Н. Ушаковым в момент возвращения Дурново в Москву еще существовала и оставалась отдушиной, но через год в результате интриг она была реорганизована в Диалектографическую комиссию во главе с Н. М. Каринским. Это был серьезный специалист по древнерусским рукописям, но принадлежал к другой научной школе, а, главное, активно подлаживался к конъюнктуре, на что не был способен Дурново. Каринский приспособил комиссию под собственные нужды, изучая изменения говора подмосковной деревни Ванилово в связи с постройкой там фабрики. Дурново назвал комиссию «Вониловской» и перестал там бывать.
Единственным постоянным заработком оставалось жалование члена-корреспондента («академическая пенсия», как тогда говорили), но платили там тогда мало. К этому добавлялись случайные работы по договорам и редкие гонорары, в основном из-за границы, за которые что-то можно было получить в Торгсине. За рубежом, более всего в Чехословакии, Дурново в 1931–1933 гг. опубликовал десять статей, в основном не очень объемистых. В СССР же вышел только «Карманный чешско-русский словарь» (на обложке составителями указаны Н. Дурново и А. Грулин, вторая фамилия была псевдонимом чешского коммуниста-нелегала, выступавшего в качестве носителя языка-информанта, его подлинную фамилию мы с Ф. Д. Ашниным так и не выяснили). В СССР это вообще был первый двуязычный словарь чешского языка. Дурново принадлежит также приложенный к словарю тщательно составленный фонетический и грамматический очерк.