…Как ветер по степному ковылю. Хозяйка Небесная, какое глупое сравнение! Ветер гладит ковыль, а не рвет его в клочья. Я, наверное, лишился сознания, потому что вдруг перестал чувствовать боль и ощущать вонь пота и нечистот (морской воздух, ха). Перед закрытыми глазами простерлась бескрайняя степь, лениво перекатывающаяся волнами трав, как великий океан, который давным-давно посчастливилось увидеть с борта гордого парусника, а не из корыта вонючей галеры. Нос ощутил сладко-терпкий аромат трав, согретых солнцем, напоенных дождем, обласканных ветром. Чабрец, ромашка, мята, пижма, тысячелистник, медвяный дух каких-то цветов, тимьян… Я опустился на колени и, сгоняя пчел, погладил загрубевшей от весла ладонью розово-лиловый коврик ползучей травы, с которой, похоже, делю имя. Стоило прикоснуться, как ветер усилился, ковыль заходил настоящими бурунами. Их бы сюда, в море, под нос этой проклятущей галеры, чтобы она перевернулась или переломилась и пошла б ко дну. Плевать, что вместе со мной.
В лицо плеснуло водой, она попала в нос, стекла в горло. Я закашлялся, ощущая резь в носу и горько-соленый привкус, и открыл глаза.
Плеть перестала гулять по моей спине, ругань смолкла. Стояла какая-то подозрительная тишина. Правильнее, пожалуй, будет сказать, что тишина воцарилась в пространстве галеры, от борта до борта и от носа до кормы, а за пределами, очерченными досками корпуса, бушевало море. Ненавистная посудина плясала на волнах, как пьяная девка в кабаке: не в такт мелодии, раскачиваясь и опасно кренясь, того и гляди грозя рухнуть на пол. В нашем случае — перевернуться. И несмотря на буйство водной стихии небо оставалось ясным, ветер почти не чувствовался, а солнце продолжало преспокойно вжаривать, обжигая мою несчастную измочаленную спину. Очередная волна — и галера, слетев носом вниз, как по ледяной горке, черпанула изрядно воды.
— Похоже, к рыбам отправлюсь не только я, — сдержать нездоровый смешок не получилось.
Корень изо всех сил натянул цепь, петлей охватывающую брус — тщетно. Уж если у меня в рабстве руки окрепли, то и до галеры неслабенький айр теперь, наверное, мог бы кочергу узлом завязать, но кандалы на таких и были расчитаны.
— Хорош рыпаться! Щас нам всем деревяшкой бошки посносит! — Жженый с трудом удерживал рвущееся из рук весло. Ноги вольнонаемного были свободны и, пойди галера ко дну, у мужика имелась возможность выплыть.
— Помоги ему, Корешок, — внезапно вырвалось у меня. — С кандалами нужно не так…
И я уже без помощи надсмотрщика (мужик спешно кинулся к капитану, но не думаю, что главный мог сейчас отдавать вразумительные распоряжения) провалился назад, в ковыльную степь, где ветер бушевал еще свирепее, то пластая траву по земле, то вздымая высокими волнами. Теперь отлично ощущалось, что каждый травяной вал, хлеставший в грудь, отдавался откуда-то снизу, будто из-под земли, упругими и мощными толчками морской воды в корпус галеры. Я увидел пятно цветущего тимьяна и чуть ли не рухнул на него, потому что ноги вдруг ослабели и стоять уже не получалось. Странно, но все сильнее бушевавший ветер, казалось, выдувал из меня остатки сил. Тут, на земле, было поспокойнее, да и запах примятых цветов неожиданно бодрил.