— Ты можешь вернуть память без вреда для меня? Человечий колдун сказал, только я сам…
— Ты сам или кто-то из владеющих даром близких кровных родичей, с твоего ведома и позволения. Так, как это сделал Тёрн. Чужое вмешательство убьет тебя.
— Что же мне делать? Я уже столько раз пытался и все впустую. Ты отказываешься и другим наверняка запретишь…
— Да уж непременно, — заверил Клевер. — И в сознание твое заглядывать никому не позволю, так что не лезь к творящим с подобными просьбами. — Тон был на редкость суровый, оставалось только радоваться, что любопытство Мятлика не раскрыто. — Вот что, внук, — чуть погодя продолжил дед уже помягче. — Оставайся-ка ты в Зеленях, познакомься с народом отца, дай узнать себя поближе. А там посмотрим.
— И сколько времени ты будешь меня рассматривать? — спросил я, с тоской думая о Малинке.
— Какая разница? Тебя никто не ждет, кроме какой-то девчонки. Со слов Хрена, ты видишься с ней каждую ночь, — проницательно усмехнулся дед. — Не вздумай свою занозу сюда протащить. Человеку не место в Зеленях.
— Интересно, чего еще он вам наболтал? Друг называется…
— Не сказал ничего сверх требуемого. Рогоз, его отец, весьма недоволен. Ты, как вижу, тоже. Хрену можно только посочувствовать — ох и трудно пытаться сохранять верность двум сторонам, — желчно заявил Клевер. — Потому-то творящим и запрещено иметь детей от колдуний.
* * *
Я открыл глаза. Малинка уже была здесь, в степи, сидела надо мной и разглядывала с каким-то странным отрешенным выражением.
— Что-то случилось, Линочка?
— Перчик, это ты? — в голосе явственно звучало сомнение. Девочка протянула руку, будто желая дотронуться, но тут же отдернула. — Нет, не может быть…
Я ругнулся, вспомнив про зеленую бровь. Сладенькой, как я и предполагал, не понравилось. Но неужели какая-то бровь настолько застила ей глаза? В остальном-то я не изменился.
— Я это, я. Оказывается, у всех айров одна бровь цветная. У Корня, к примеру, алая, яркая. А у меня какая-то блеклая, наверное, из-за того, что полукровка…
— Бровь? А, да, красивый цвет, — рассеянно проговорила Малинка. — Тебе идет, — и продолжила созерцание, иначе не скажешь. Причем руки ее все время находились в движении, она мяла пальцы, сцепляла их, боясь дать свободу, и вообще выглядела как юная селяночка, оставшаяся наедине с красавцем-белокостным. Щеки наливались румянцем, который тут же сгоняла тень первого снега, ресницы взлетали и падали… Я загляделся на очаровательную картинку, но быстро спохватился: а с чего это моя отнюдь не страдающая скромностью и излишней чувствительностью девочка так себя ведет? Ее смущение, как это ни смешно, передалось мне, и вместо того чтобы попросту обнять и поцеловать, я спросил: