– Синяя стеганая фуфайка, вся гарью покрыта, – задыхаясь от возбуждения, поведала Люба.
– Точно! – возликовала я. – Точно покрыта гарью, чем же еще ей покрытой быть после гранатомета? Ха! Значит был! Был мужик! Где? Где ты фуфайку видела?
– В шкафу у парализованного, – растерянно ответила Люба.
Я опешила:
– А зачем ты лазила в его шкаф?
– Ну как же, мы же с Валериком ему помощь оказывали, родственница попросила.
– Чья родственница?
– Да парализованного. Племянница или фиг ее знает кто ему она. Девица, очень симпатичная блондинка, каждый день приходит, оплачивает сиделку, сама ухаживает за ним, опекает. Думаю, из-за квартиры. Больше же наследников у парализованного нет, вот она на квартиру и нацелилась.
– Хорошо, черт с ней, как ты попала в шкаф?
Люба всплеснула руками:
– Соня, как бедно люди живут! Как бедно живут! Пустая комната…
Очень тяжело разговаривать с Любой – тут у любого не выдержат нервы.
– Как ты попала в шкаф? – гаркнула я.
Только после этого она ответила:
– Одеяло старое подарила и сама положила парализованному в шкаф, глянь, а там, под тряпками, фуфайка.
Я уж не стала допытываться почему любопытная Люба, пользуясь беспомощностью парализованного, полезла в его тряпки – не до того мне было, вся в раздумья ушла.
Раздумья оказались бесплодны.
– Это что же выходит? – в конце концов спросила я. – Парализованный что ли на президента покушался?
Люба замахала руками:
– Что ты! Что ты! Он лежит, как бревно. Два раза в неделю – по пятницам и субботам – его в инвалидное кресло грузят и на прогулку спускают, родственница часик другой по скверу повозит, а чаще просто бросит в сквере его, и, пока он воздухом дышит, по делам своим убегает, а на обратном пути завозит парализованного обратно. Вот и вся его жизнь, все остальное время лежит, бедолага, чисто бревно.
– Тогда ничего не понимаю.
– Сама не понимаю ничего, но фуфайка там, в шкафу, до сих пор валяется под моим одеялом.
Я пристально посмотрела на подругу: Люба очень меня любит, сомнений нет, и я, хоть и зла, тоже очень ее люблю. С детства крепко дружим. Пропитались друг другом насквозь, однако, на это не глядя, ясно мне то, что о нашем с ней разговоре будет сегодня же…
Нет, не сегодня – со свадьбы Люба поздно домой придет.
Завтра же узнает о нашем разговоре Владимир Владимирович. Так уж устроена Люба – пугливая она, и ничего с этим не поделаешь, боится за всех: за себя, за мужа, за подруг и за их мужей, но больше всех за своих детей. Не станет Люба рисковать, как приказали ей, так и поступит.
«Даже зла за это на нее не держу, – обреченно подумала я. – Такова жизнь. Такова Люба.»