– Вот, – радостно объявил Гриша, ведя ее между столов куда-то за угол, – здесь тепло, и мешать не станут. И можно даже пообедать; тут повар, знаете, очень даже… Я, Грушенька, всего полчаса назад был так сыт, что думал: неделю есть не захочу, а вот опять… Ох, Господи, что я говорю!.. – он рассмеялся. Внезапно остановившись, внимательно глянул на нее. – Вам тут неловко, да? Не бойтесь. Это все, – быстрый неопределенный жест, обнимающий пространство, – мои коллеги, им до нас дела нет.
Грушенька механически кивнула, не сводя с него глаз. Глаза эти блестели в парном полумраке, будто их кто-то изнутри старательно подсвечивал.
– Вот погодите, – продолжал Гриша с той же торопливой веселостью, – на Караванной есть одна замечательная кофейня… Мы ведь туда пойдем с вами? Пойдем, да?.. – в голосе мелькнул нервный сбой, Гриша, тряхнув головой, коротко рассмеялся. – Грушенька, я продолжаю нести чушь. Это от радости. Я в самом деле немыслимо рад вас видеть. Верите? Вы ведь так безвозвратно исчезли… Где бы я стал искать? У сестры спрашивать? У нее, пожалуй, спросишь! Она же, представьте только… нет, нет, об этом не будем сейчас, ладно? Там сперва разобраться… Так, что же мы стоим-то, Грушенька, вот – стол, относительно пустой, шубы бросаем вот сюда, на скамейку, а еду́ я немедленно принесу, здесь, понимаете ли, самообслуживание, поэтому без зака…
Последнее слово долетело уже эхом издалека. Грушенька, у которой мутилось в голове и пульс неистово колотился в ушах, под подбородком и в кончиках пальцев, обнаружила себя сидящей за столом, уже без салопа, в нелепом – ох, как она отчетливо почувствовала это! – платье пронзительно-свекольного цвета, с темными пятнами в тех местах, откуда были содраны банты. Панически вздрогнув, она схватила шаль, тщательно закуталась; и, с трудом переведя дыхание, решилась поглядеть по сторонам.
На нее, вот счастье-то, и впрямь никто не обращал внимания. И знакомых лиц, кажется, не было. Ясное дело, сообразила она, студенты, что здесь столуются – народ небогатый, им тумановские шляпницы не по карману. Девицы с ними были свои. Вернее, тут же поправилась она, не с ними, а сами по себе. Просто обедать пришли. В сумраке она видела их неотчетливо, но приглядывалась жадно и главное, как ей казалось, разглядела. Спокойные, с резковатыми уверенными движениями, многие – коротко стриженные. Сами, не дожидаясь помощи, несли к столам подносы с посудой, не чинясь, брали из широких мисок, стоявших в центре каждого стола, ломти хлеба, сколько захочется. Свободно разговаривали друг с дружкой и с мужчинами, не делая разницы… о чем? О чем-то страшно умном наверняка. Или о политике. Они ж тут через одного – революционеры! Грушенька поежилась и фыркнула, ей вдруг нестерпимо захотелось – одновременно! – смеяться и плакать.