Самый обычный день. 86 рассказов (Мунзо) - страница 24

, и вот вам результат). Год спустя меня привезли на границу страны и там отпустили (день был пасмурный, и дул сильный ветер, сгибавший флагштоки и серебривший влажную зелень фламандских лугов). Через какое-то время я вернулся на поезде домой, в основном из-за полного отсутствия денег, к тому же я надеялся, что история с девицей из Арагона уже благополучно забылась. Так оно, спасибо тебе, Господи, и случилось. Благодаря заботам моего дяди из Сабаделя мне удалось получить пособие по безработице. Жизнь виделась мне в розовых тонах: можно ни хрена не делать и получать пособие. Но однажды я познакомился с одним типом из какой-то там социалистической партии. Он меня забросал такими аргументами, что я раскаялся в том, что занимал в жизни столь созерцательную позицию. Когда раскаяние окончательно одолело меня, он предложил мне работу в рекламном агентстве, к которому он сам имел какое-то отношение. Работа оказалась тоскливой: надо было писать тексты для клиентов-невротиков, которые сами не знали, что им было нужно, и как только возникали какие-нибудь проблемы, они отказывались от наших услуг. Кризис, оправдывались они, и я не знаю, о каком именно кризисе они говорили (с тех самых пор, как я родился, кто-нибудь рядом со мной всегда твердит о кризисе). Но однажды утром нас — секретаршу господина директора и меня — застали на месте преступления, когда мы удовлетворяли свои здоровые сексуальные инстинкты. Проступок сам по себе довольно серьезный, вероятно, не имел бы трагических последствий, если бы открытие не сделал сам господин директор (сопровождаемый уважаемыми членами административного совета) и именно в тот момент, когда вся процессия входила в зал заседаний, чтобы провести последнее собрание перед ежегодной ассамблеей. Надо сказать, что мы с секретаршей развлекались (извините мне подобное выражение) прямо на длинном лакированном столе, имевшем форму вытянутого овала, который стоял в зале заседаний, под равнодушными взглядами вереницы бывших генеральных директоров предприятия (к счастью, все они уже отошли в мир иной), которые наблюдали за нами через тусклые стекла своих вычурных золоченых рам. Нас уволили. Когда мы очутились на улице, не зная, что можно предпринять в подобной ситуации, я почувствовал себя обязанным угостить ее завтраком. Она так сильно плакала, что люди вокруг начали смотреть на меня с осуждением, подозревая в каком-нибудь исключительно жестоком детоубийстве. Моя работа… говорила она, всхлипывала и снова принималась плакать. Я воспользовался предлогом и отправился в туалет, а потом смылся оттуда через узкое окошко, как это делал один актер в итало-американском фильме, не помню, цветной он был или черно-белый. Такой печальный финал, сказал я себе, ожидает все чересчур бурные любовные истории. И я говорю «любовные», потому что очень любил эту девушку и смог полюбить другую только через месяц, когда поступил работать в цирк жонглером (это место я получил благодаря моему дяде из Сабаделя, о котором я уже упоминал раньше, — у него была текстильная фабрика, а в свободное от работы время он занимался иглоукалыванием). Ну так вот, я влюбился в укротительницу тигров (в единственную в Европе укротительницу тигров, как значилось на афише). Она была высокой блондинкой с голубыми глазами и говорила с немецким акцентом (на самом деле девица была из Нарбонна и такая ушлая, что пробы некуда ставить). Ее настоящее имя было Луиза, но все называли ее Ульрикой, что звучало гораздо лучше — нордически и дерзко. Я бегал за ней как сумасшедший, посылал ей розы, гвоздики и конфеты, подглядывал в ее освещенное окно, когда она раздевалась перед сном (и иногда мне удавалось разглядеть ее силуэт, мягко покачивающиеся груди, пушок между ног). Наконец однажды вечером (цирк остановился на окраине города Эльче: нас окружал южный пейзаж, серую горную гряду расцветили оранжевые отсветы, а луна казалась серебряной монетой) я решил объясниться ей в любви, переполнявшей все мое существо. Тук-тук-тук — постучался я в дверь ее вагончика, поднявшись по лесенке. Внутри было темно, и никто мне не ответил. Я стал искать ее по всему нашему лагерю. И наконец обнаружил в клетке с тиграми в обнимку с одним из животных. Сидя у двери клетки (за моей спиной без конца слышались вскрики наслаждения, которые издавала она, и оргазмический рев тигра), я решил, что, раз уж так все вышло, работать жонглером мне не судьба. На следующее утро я, обессиленный и взмокший от пота, был уже далеко от цирка и шагал — ноги мои горели огнем — под палящим солнцем с идиотским букетом цветов в руке, от которого я тут же избавился. После этого я работал официантом и диктором на телевидении, ночным портье и индустриальным дизайнером, торговал цветами, был метрдотелем в заштатном ресторане, рыбаком у берегов Исландии и мажордомом. Как я сейчас понимаю, все то, о чем я успел вам рассказать, не имеет ничего общего с дальнейшими событиями моей жизни. Но, возможно, имеет отношение к моему настоящему. Сам не знаю точно. Я не только не отличаюсь постоянством, но к тому же вечно во всем сомневаюсь. Мне просто хотелось рассказать вам, что однажды, когда я был в отпуске в Кадакесе, я умер. Мое воображение всегда рисовало мне смерть в виде тяжелого сна: сознание гаснет, и ты погружаешься в холодную пустоту. И вот незадача: я не заметил совершенно никакой разницы. В голове у меня по-прежнему толкутся разные мысли, и хотя я уже не могу умереть от голода, мне все время так хочется есть, что я не могу сдержаться, и поэтому мне приходится работать и даже, наверное, больше, чем раньше. Совершенно естественно, о процессах гниения говорить не приходится. Тогда, скажите, какая разница между жизнью и смертью? Я пересмотрел всего Бергмана (одну только «Седьмую печать» видел семь раз) и перечитал всего Эсприу. Ни у того, ни у другого я ничего не понял. Я заинтересовался этими книгами и фильмами, потому что там — как говорят — речь идет о смерти. Раньше я очень переживал, а теперь успокоился: на днях я познакомился с человеком, который умер уже два раза. Мы с ним очень подружились, на выходные отправляемся в Ситжес снимать девиц и решили открыть магазин колбас. Правда, мне гораздо больше улыбается магазин сыров на французский манер, хотя я уверен, что и он мне быстро наскучит. А пока, сами видите, я сочиняю рассказы.