Неужели этой войне суждено длиться вечно? Ведь был же случай, когда война продлилась сто лет, и теперь учебники истории говорят о ней с каким-то болезненным равнодушием. Оставалось прожить еще девяносто восемь лет, и их война сравняется с той, столетней. Приспособляемость людей заслуживает восхищения. Перед лицом довольно мрачного будущего родители научились воспитывать детей и готовить их к жизни в этих условиях. Одно поколение сменялось другим, и сознательные граждане передавали своим потомкам приемы, необходимые для того, чтобы выжить в условиях этой бесконечной войны. Первое правило, которому они учили своих детей, заключалось в следующем: молчи и делай вид, как все остальные граждане, что ты ничем не озабочен.
Так продолжалось до того дня, когда однажды представители молодого поколения сознательных граждан заспорили о том, в каком году все это началось (естественно, ни в энциклопедиях, ни в учебниках истории не было и упоминания о конфликте — все эти годы считались периодом мира и процветания), и среди них нашелся один, отличавшийся особой независимостью суждений и желанием ниспровергать устои. Он открыл пинком двери кафе, где они собирались каждый вторник и каждый четверг, чтобы узнать последние новости, подошел к столику, за которым все делали вид, что пьют кофе, и объявил новость: сегодня, в пять часов тридцать четыре минуты война закончилась так же неожиданно, как началась. Самые наивные и веселые из сознательных граждан вздохнули с облегчением, но самые сознательные из сознательных опустили головы в тоске. Ведь как бы ни была тяжела война, гораздо тяжелее послевоенный период, который неизбежно следует за ней, а мирный договор (кто знает, на каких условиях он был подписан, — средства массовой информации упорно молчат об этом, хотя вся его тяжесть ляжет на плечи рядовых граждан) безусловно означает начало этой мрачной эпохи.
У страстного любителя литературы лежат на столе четыре книги, которые ему только еще предстоит прочесть. Сегодня вечером он ходил в книжный магазин и, проведя там целый час — прогуливаясь между столами с разложенными на них новинками и разглядывая на стеллажах обложки книг своих любимых авторов, — выбрал четыре книги. Первая — сборник рассказов одного французского писателя, роман которого несколько лет тому назад произвел на нашего героя хорошее впечатление. Следующий роман этого автора, который был опубликован, ему понравился значительно меньше (точнее, совсем не понравился), и теперь он купил этот сборник рассказов в надежде найти в нем ту прелесть, которая поразила его в первый раз. Вторая книга — это роман голландского писателя, чьи две предыдущие книги наш герой пытался прочитать, но не сильно в этом преуспел: как в первом, так и во втором случае он заснул на первой же странице и выронил книгу из рук. Как ни странно, это не заставило его отказаться от новой попытки. Выражение «как ни странно» употреблено здесь потому, что обычно, если наш герой не может преодолеть первых двадцати строчек первой книги какого-либо автора, то, возможно, он и рискнет начать вторую, но никогда не станет читать третью. Правда, иногда он делает исключение из этого правила, если какой-нибудь уважаемый им критик напишет чрезвычайно хвалебную статью или если кто-то из друзей будет настойчиво рекомендовать ему новинку. Однако сейчас дело не в этом. Почему же тогда он решил сделать еще одну попытку? Может быть, из-за первых строк. Книга начинается так: «Грум вбежал с криком: „Господин Кингтон! Извините, господин Кингтон!“ Кингтон сидел в холле гостиницы „Амбассадор“, читая газету, и уже было поднял руку, как вдруг понял, что никто, абсолютно никто из присутствующих не знал, что он там находится. Он даже не поднял глаза от газеты, когда грум прошел мимо него. И это решение впоследствии оказалось самым разумным из тех, которые он принимал когда-либо в жизни».