– Апокалиптичность – это единичность, доведенная до всеобщности. Она уравновешивается в герменевтическом круге тоже единичностью, но частной – морфемой-действием. Герменевтический круг поэтому несет деятельностное, культурогенное начало. Архаическое действие осмысляется как синтагма с природой. В своем становлении морфема-действие символична и тем самым доведена до роли маркера действия, знака памяти и тем самым до бездействия. Вы с этим согласны? – небольшой человечек с пегими бачками и круглой зеленоватой лысинкой, дружелюбно помаргивая, смотрел на Аркадия снизу вверх и, по всей видимости, ожидал ответа.
– Э-э-э… в общем… м-м-м… – сказал Аркадий, лихорадочно соображая, что выйдет безопасней – согласиться или решительно оспорить.
– Сегодня у нас тема – Апокалипсис, вы разве не знали? – удивился его мычанию человечек. – И основной доклад, и рефераты… Кстати, вы опоздали и очень напрасно – Максим Лиховцев сделал прекрасный доклад на тему «Апокалипсис в Астрогнозии 16 века и в Opuscula Ньютона – схождение или расхождение?». Очень, очень интересные и, главное, своевременно и современно звучащие мысли… Но вы что ж, действительно не были введены в сегодняшний дискурс? Попали как кур в ощип? Не готовились прежде?
Аркадий вспомнил рекомендации Камарича, выставил подбородок и ответил:
– Отчего же? Готовился усердно. Два года в анатомичке Мясницкой больницы препарировал трупы. И еще в прошлом году полтора месяца на холерной эпидемии на Волге – очень, знаете ли, апокалиптичненько…
– Великолепно! Великолепно, коллега! – воскликнул человечек и даже захлопал в ладошки от восхищения. – Это же совершенно новый оборот темы намечается. Социальный апокалипсис у всех уже в зубах навяз, но вот апокалипсис индивидуальный, на уровне физиса и даже медикуса… Вы, стало быть, врач?
От явного одобрения и доброжелательства нелепого человечка Аркадий слегка расслабился и осмелился спросить:
– А что же… это вот… – он указал пальцем. – Это получается вроде бы как декорация, да? Используется хозяином квартиры для подготовки аудитории по теме… в аллегорическом, так сказать, смысле?
– Да нет, что вы, – махнул рукой человечек. – Он в нем просто спит. Иногда гостей принимает. Говорит, удобно, накроешь крышкой, сразу стол получается на восемь человек и постель убирать не надо… Ну, и о вечном, конечно, тоже подумать не забудешь…
Посередине просторной, в три окна комнаты на трех больших, устойчивых на вид табуретах стоял гроб. Очень уютно декорированный еловыми ветвями, живыми цветами, шелковыми драпировками и атласными подушечками. Вокруг гроба и даже внутри него все время что-то происходило. Одно время в нем кто-то стоял во весь рост и, имитируя движения гребца на каноэ (изображает Харона? – предположил Аркадий), декламировал что-то ритмическое, но без рифмы. Аркадий ничего не понял и решил, что это белый стих. Потом гроб накрыли крышкой и на нем в ряд, как воробьи на карнизе, сидели три девушки и кокетливо болтали ногами. Одна из них была наполовину босая, а из ее туфельки в это время пил рейнвейн смугло-кавказского вида молодой человек в чекмене. Одновременно кавказец темпераментно спорил с человеком в белых, разлетающихся одеждах, из-под которых торчали рыжие тупоносые ботинки, размахивал руками (в одной руке – туфелька, в другой – бутылка), и очень смешно время от времени подливал расплескивающееся вино в туфлю. Потом гроб снова открыли, зажгли свечи и стали играть вокруг него в какую-то игру, бросая туда свернутые в трубочку бумажки, в очередь вытаскивая их и читая какие-то стихи, на этот раз уже рифмованные.