Хольгер откровенно зевал на лекции, а когда после нее мы зашли пропустить по маленькой, иронично заметил:
– Эти математики так парят свои мозги, что в осадок у них, конечно, выпадает в конце концов метафизика.
– Ты употребил, хоть и сам не понял, именно то слово, что нужно, – не без ехидства заметил я.
– Это какое же?
– «Метафизика». Дословно – «до и после физики». Иными словами, там, где заканчивается физика, с которой ты привык иметь дело и которую ты меряешь логарифмической линейкой, или там, где она еще не начиналась. Именно о метафизике и шла речь в лекции.
– Ха! – Он прикончил виски и заказал еще. – Вижу, тебя эта тема волнует?
– Пожалуй, да. Что такое единицы физических мер? Это сущности или условные знаки, которыми мы пользуемся, чтобы соотнести одно явление с другим? Что такое ты, Хольгер? Кто ты есть? Или, точнее, кто ты, где ты, когда ты есть?
– Я – это я, я сижу здесь и в настоящий момент потребляю не совсем неприятную жидкость.
– Ты пребываешь в равновесии с данным континуумом, точнее, с рядом частных его проявлений. Я тоже – с тем же самым. Он для нас общий. Он представляет собой материальное воплощение определенных математических формул, связывающих воедино пространство, время, энергию. Некоторые из этих формул мы называем «законами природы». И потому строим на них целые науки – физику, астрономию, химию…
– Хей-хо! – Он поднял стакан. – Кончим умничать и начнем пить с умом!
Я махнул рукой. Хольгер больше не возвращался к этой теме, однако, думаю, наш разговор позднее сослужил ему неплохую службу. По крайней мере, льщу себя такой надеждой.
За океаном разразилась война, и поведение Хольгера изменилось. День ото дня он становился все более взвинченным. Твердые политические убеждения никогда не были его амплуа, но теперь он на каждом углу с горячностью, удивлявшей нас, стал твердить, что всей душой ненавидит фашизм. Когда же немцы вступили на территорию его страны, он несколько дней беспробудно пил.
Оккупация Дании протекала довольно спокойно. Правительство проглотило пилюлю и осталось на своем месте – единственное из всех европейских правительств. Просто объявило о своем нейтралитете под немецким протекторатом. Думаю, что этот выбор потребовал определенного мужества: благодаря сознательному унижению небольшой кучки политиков на протяжении нескольких лет удавалось удерживать оккупантов от жестоких, как во всех европейских странах, репрессий, особенно в отношении еврейского населения.
Хольгер буквально ошалел от радости, когда датский посол в США обратился к Белому дому с призывом вторгнуться в Гренландию. К тому времени большинству из нас было очевидно, что Америка рано или поздно будет втянута в эту войну. Самым простым выходом для Хольгера было дождаться этого дня и немедленно встать в ряды ополченцев. Впрочем, он мог поступить еще проще – вступить в британскую армию или примкнуть к «Свободным норвежцам». В доверительных беседах со мной он часто повторял, что сам не поймет, почему не делает этого.