– Ты говоришь моим языком, – замечаю я, и Рут жмет плечами, ничуть не смущенная осознанием того, что она – всего лишь плод моего воображения. Она вновь возвращается к воспоминанию о моем визите.
– Я так радовалась, что ты сумел к нам вырваться.
– Жаль, что ненадолго.
Она отвечает не сразу.
– Наверное, – говорит Рут, – мне самой полезно было провести несколько недель в тиши, одной. Мои родители, кажется, тоже это понимали. На Аутер-Бэнкс особо нечем заняться, кроме как сидеть на крыльце, гулять по пляжу и пить вино, глядя на закат. И я могла вволю поразмыслить. О себе. О нас.
– Поэтому ты и бросилась навстречу, когда я приехал, – поддразниваю я.
– И вовсе не бросалась, – возмущенно отзывается Рут. – Память тебе изменяет. Меня не так воспитывали. Я неторопливо спустилась с крыльца и обняла тебя. Просто в знак приветствия. Все остальное – плод твоего воображения.
Может быть. А может быть, и нет. Кто знает? Прошло столько лет. Но наверное, это уже не важно.
– Помнишь, что мы сделали потом? – спрашивает Рут.
Кажется, она меня испытывает.
– Конечно, – отвечаю я. – Мы зашли в дом, и я поздоровался с твоими родителями. Твоя мать резала помидоры на кухне, а отец жарил тунца на заднем крыльце. Он сказал, что купил рыбу днем у рыбака на пирсе, и очень этим гордился. Твой отец выглядел совсем иначе, чем обычно, когда стоял в тот вечер над грилем… такой спокойный.
– У него было удачное лето, – соглашается Рут. – К тому моменту он стал управляющим на фабрике, и нам уже не так тяжело жилось, и впервые за много лет мы скопили достаточно денег, чтобы поехать в отпуск. А главное, он страшно радовался тому, что вновь будет преподавать.
– И твоя мать тоже радовалась.
– Хорошее настроение заразительно. – Рут несколько секунд молчит. – Ей, как и мне, со временем понравилась Америка. Гринсборо, конечно, не Вена, но она выучила язык и завела друзей. А еще научилась ценить радушие и щедрость здешних жителей. Я думаю, наконец она начала считать Северную Каролину своим домом.
Снаружи ветер сдувает снег с ветвей. На машину он не падает, но этого достаточно, чтобы вновь напомнить мне о том, где я нахожусь. Но какая, впрочем, сейчас разница?
– Помнишь, каким ясным было небо, когда мы ужинали? – спрашиваю я. – Столько звезд…
– Потому что не мешали городские огни. Мой отец сказал то же самое.
– Мне всегда нравились Аутер-Бэнкс. Зря мы не ездили туда каждый год, – говорю я.
– Наверное, тогда они утратили бы свою магию, – отвечает Рут. – Каждые несколько лет – вот идеальный вариант. Мы так и делали. И всякий раз Аутер-Бэнкс казались свежими, незнакомыми, нетронутыми. И потом, когда же было ездить? Летом мы путешествовали. Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чикаго, даже Калифорния. И разумеется, Блэк-Маунтинс. У нас была редкая возможность повидать страну, которая мало кому выдается. Что может быть лучше?