11 часов: оробелый таможенник приветственно вторгается и выторгается. Это уже Смрад[84] или всего лишь Польша? Усатый заказывает бутылку воды («Я заказал воду — она не приносит»), которую наконец приносят («вот: она приносит»): мы обсуждаем отмену паспортов («может быть уже завтра») и отмену таможенников («очень сложно — еще сложнее чем в средневековье»), И «почему ты не раздеваешься и не идешь спать?» И наконец «почему ты не идешь смотреть на новый вокзал, ты ведь впервые здесь?» — что и делаю; точь-в-точь образцовая американская уборная.
Понедельник, 11 мая
Просыпаюсь один — он вышел в 6 (Варшава) пока я был chez[85] Господин из Вены[86]; но по какой-то бессознательной причине кажется меньше места чем раньше (может быть купе сделаны из растяжимого антипространства, которое автоматически сжимается, когда что-то в него кладут и автоматически расширяется, когда что-то из него достают)
в поисках буфета, полуожидая (благодаря моим Американцам-сторонникам-коммунизма-живущим-в-Париже — УжасыКапиталистическойПольши) быть жестоко обманутым; если только не мягко сбитым с ног и просто ограбленным. Я оборачиваюсь, заслышав голос Фрэнка Э. Кэмпбелла[87], как бы «вагон-ресторан»: подшофе пробираюсь назад по поезду, мимо живых трупов удареных Свежим Воздухом и роскошно разложившихся на неподдельном дереве. Немедленно и обходительно меня снабжают отличным кофе маслом хлебом и сыром: за соседним столом плутократ, настаивающий, чтобы единственный официант (который очевидно Робинзон Крузо) принял целый один американский доллар; Р.К. угождает — с реакцией человека, увидевшего след чужака на песке[88] — моя собственная (менее нескромная) щедрость провоцирует еще более истерические овации на 5 языках.
Ветряки! Наматываем катушку по-да-за-над деревнями или такобы стоим средь безоблачного неба. Повсюдные поля, забрызганные зверьем, пробуренные живностью. Скважины из воздуха и сырых кусков земли (я почти ощущаю на нюх этот мир. Где на диких существах что-то цветное-там цвета пшеницы и синий в обтяжку. Страшные лица крошечных существ тут же подбираются ко мне, неподдельно сквозь Затвор[89]. И (смотрю) сосны там, чье тому подобное здесь создает вместе образ наклоненного А; и (там) крапинки (и смотрю) пролистываются и все в одном направлении. Ритм: органическое Оно — не заполняемое и не опустощаемое; в действительности (как неуклюже) живое.
Пауза. Unser Gott[90] все еще работает; пиво за 60пф[91] и Берлинские газеты за 30. Через дорогу что-то трепещет: женщина? Не женщина; женщина: согнута чересчур у серого пруда протирает горшки один за другим. Утки патрулируют, гуси инспектируют. А сырая мерзкая земля извергает одуванчики. У этого (которое сует бутылку кому-то из 3-го) изящные ноги но ее толстое лицо гнездится на твердой шее и она оскаливается (не умеет улыбаться? А что, никто не улыбается в Польше?) А вот хилый юноша; хватая к себе чумазого ребенка неуклюже, который машет, машет, пока наш дремотный поезд ковыляет прочь — он улыбается, идиотская дальняя редкая улыбка