Вы-то, вы, живые люди, живые души – если такие есть, – вы-то поверьте мне, поверьте всему, что я расскажу вам, и прокляните меня серьезно, твердо, вдумчиво, как я этого заслуживаю.
О, если бы в душе моей осталась хоть одна искра живой жизни, она сейчас разгорелась бы во мне и я бы вместе с вами проклял самого себя.
Верочка не хотела видеть, что во мне что-то недоброе; она соскучилась обо мне. Две недели не видалась. Ей улыбаться хотелось, ей ласки хотелось.
Она быстро сделала ко мне несколько шагов. Но я так же быстро отступил назад и проговорил голосом, которого сам никогда не забуду.
По совести говорю, я не уверен теперь, что тогда я это сказал. Это он сказал:
– Постой… любишь ли ты меня?
Она остановилась и умоляюще-детски смотрела на меня. Ей тяжело было, ей хотелось, чтобы все было хорошо. Не надо опять этой мучительной тяжести. Она так рада, что видит меня наконец.
– Ну, люблю же…
– Нет, не «ну», а просто скажи, любишь ли ты?
– Люблю, – шепотом сказала она; она всегда шепотом начинала говорить, как только слезы подступали к ней.
– Если любишь, так все для меня сделаешь?
Я сам не знал еще, зачем задаю этот вопрос. Так, от злости, от мертвой пустоты своей задал его.
– Да, – прошептала Верочка.
– Все?
– Все…
– Марфа! – неожиданно для себя и тоже почему-то шепотом окликнул я.
Марфа нерешительно взошла в комнату.
– Расскажи, как мы провели сегодняшнюю ночь… Она хочет…
Марфа молчала и растерянно глупо смотрела на меня… Верочка слабо вскрикнула, точно ее ударил кто, и подняла худенькую ручку, загораживаясь, как от удара.
– Постой, постой, – шипел я, не сходя со своего места, – любишь, ну послушай… Марфа, я приказываю тебе.
Но тут произошло нечто безобразное.
Верочка бросилась вон из комнаты, а я вдогонку ей стал кричать:
– Ты думаешь, я любил тебя, дохлую! Уходи прочь, не надо мне тебя, уходи!
* * *
Через месяц Марфа ушла от меня.
Рано утром она пошла в лавку и больше не возвращалась. Я до сих пор не знаю, куда она делась и добралась ли до своей деревни.
Не выдержала. Слишком было даже для нее!
Еще бы! Если бы вы только знали, до какого разврата доходил я!
Хочется, небось, узнать? Я знаю, что хочется.
Я нисколько не уважаю вас, «благосклонные читатели» моей исповеди. Может быть, даже презираю вас.
Стану я расписывать вам, чтобы вы тут, от нечего делать, смаковали мою грязь. Я-то грязь свою пропитал черною кровью сердца своего, а вы? Так, на даровщинку хотите? А есть что описывать! Но одна мысль, что вы станете «со вкусом» читать это, вызывает во мне злость и тошноту.
Да зачем «описывать»?