даже и волцы на степу
[214] размягчиться могли б, но поганьцы не пошановали
[215] в ночном нападе. И ту положены рядом певец и рыцарь, коим по честным конце незаводная
[216] и вечная слава вовеки аминь…»
– Плита довольно широкая, – сказал кто-то. – Может быть, они лежат здесь оба…
– Да, в самом деле, но надписи съедены мхами… Посмотрите, вот вверху булава и бунчук[217]. А дальше все зелено от лишаев.
– Постойте, – сказал Петр, слушавший весь рассказ с захватывающим волнением.
Он подошел к плите, нагнулся над нею, и его тонкие пальцы впились в зеленый слой лишайников на поверхности плиты. Сквозь него он прощупывал твердые выступы камня.
Так он сидел с минуту, с поднятым лицом и сдвинутыми бровями. Потом он начал читать:
– «…Игнатий прозванием Карий… року[218] Божого… пострелен из сайдака[219] стрелою татарскою…»
– Это и мы могли еще разобрать, – сказал студент. Пальцы слепого, нервно напряженные и изогнутые в суставах, спускались все ниже.
– «Которого убивши…»
– «Сила поганьская…» – живо подхватил студент, – эти слова стояли и в описании смерти Юрка… значит, правда: и он тут же под одной плитой…
– Да, «сила поганьская», – прочитал Петр, – дальше все исчезло… Постойте, вот еще: «порубан шаблями татарскими»… кажется, еще какое-то слово… но нет, больше ничего не сохранилось.
Действительно, дальше всякая память о бандуристе терялась в широкой язве полуторастолетней плиты…
Несколько секунд стояло глубокое молчание, нарушаемое только шорохом листьев. Оно было прервано протяжным благоговейным вздохом. Это Остап, хозяин левады и собственник по праву давности последнего жилища старого атамана, подошел к господам и с великим удивлением смотрел, как молодой человек с неподвижными глазами, устремленными кверху, разбирал ощупью слова, скрытые от зрячих сотнями годов, дождями и непогодами.
– Сыла Господняя, – сказал он, глядя на Петра с благоговением. – Сыла Божая открывае слипенькому, чего зрячии не бачуть очима[220].
– Понимаете ли теперь, панночка, почему мне вспомнился этот Юрко-бандурист? – спросил студент, когда старая коляска опять тихо двигалась по пыльной дороге, направляясь к монастырю. – Мы с братом удивлялись, как мог слепой сопровождать Карого с его летучими отрядами. Допустим, что в то время он был уже не кошевой[221], а простой ватажко. Известно, однако, что он всегда начальствовал отрядом конных казаков-охотников, а не простыми гайдамаками. Обыкновенно бандуристы были старцы нищие, ходившие от села к селу с сумой и песней… Только сегодня, при взгляде на вашего Петра, в моем воображении как-то сразу встала фигура слепого Юрка, с бандурой вместо рушницы