за спиной и верхом на лошади…
И, может быть, он участвовал в битвах… В походах, во всяком случае, и в опасностях также… – продолжал молодой человек задумчиво. – Какие бывали времена на нашей Украине!
– Как это ужасно, – вздохнула Анна Михайловна.
– Как это было хорошо, – возразил молодой человек…
– Теперь ничего подобного не бывает, – резко сказал Петр, подъехавший тоже к экипажу. Подняв брови и насторожившись к топоту соседних лошадей, он заставил свою лошадь идти рядом с коляской… Его лицо было бледнее обыкновенного, выдавая глубокое внутреннее волнение… – Теперь все это уже исчезло, – повторил он.
– Что должно было исчезнуть – исчезло, – сказал Максим как-то холодно. – Они жили по-своему, вы ищите своего…
– Вам хорошо говорить, – ответил студент, – вы взяли свое у жизни…
– Ну, и жизнь взяла у меня мое, – усмехнулся старый гарибальдиец, глядя на свои костыли.
Потом, помолчав, он прибавил:
– Вздыхал и я когда-то о сечи, об ее бурной поэзии и воле… Был даже у Садыка в Турции[223].
– И что же? – спросили молодые люди живо.
– Вылечился, когда увидел ваше «вольное казачество» на службе у турецкого деспотизма… Исторический маскарад и шарлатанство!.. Я понял, что история выкинула уже всю эту ветошь на задворки и что главное не в этих красивых формах, а в целях… Тогда-то я и отправился в Италию… Даже не зная языка этих людей, я был готов умереть за их стремления.
Максим говорил серьезно и с какою-то искренней важностью. В бурных спорах, которые происходили у отца Ставрученка с сыновьями, он обыкновенно не принимал участия и только посмеивался, благодушно улыбаясь на апелляции[224] к нему молодежи, считавшей его своим союзником. Теперь, сам затронутый отголосками этой трогательной драмы, так внезапно ожившей для всех над старым мшистым камнем, он чувствовал, кроме того, что этот эпизод из прошлого странным образом коснулся в лице Петра близкого им всем настоящего…
На этот раз молодые люди не возражали – может быть, под влиянием живого ощущения, пережитого за несколько минут в леваде Остапа, – могильная плита так ясно говорила о смерти прошлого, – а быть может, под влиянием импонирующей искренности старого ветерана…
– Что же остается нам? – спросил студент после минутного молчания.
– Та же вечная борьба.
– Где? В каких формах?
– Ищите, – ответил Максим кратко.
Раз оставив свой обычный слегка насмешливый тон, Максим, очевидно, был расположен говорить серьезно. А для серьезного разговора на эту тему теперь уже не оставалось времени… Коляска подъехала к воротам монастыря, и студент, наклонясь, придержал за повод лошадь Петра, на лице которого, как в открытой книге, виднелось глубокое волнение.