– О-о-о, графиня! Какая прелесть!
– Ну что вы, – беспечно отмахнулась Мария Владимировна. – Это же старинная бижутерия, мама сказала, что это еще от прабабушки.
Женщины с дружным осуждением посмотрели на графиню, глаза их говорили: какая бижутерия?! Чего врешь-то?!
Полковники бесцеремонно оттащили жён от Марии Владимировны. Кто-то из них скомандовал дирижеру:
– Давай тангу какую-нибудь, мы вальсам не обучены!
И вальс Доги мгновенно смыла мелодия из фильма «Шербургские зонтики». Полковники и их жены слиплись и, покачивая задами, как бы притираясь друг к другу, зашаркали по паркету. Грим отвел запыхавшуюся от вальса Машеньку на место, по пути изучающе посмотрел на колье.
– Бижутерия, говоришь?
– Мама так сказала. Конечно, бижутерия. Ну не бриллианты же!
Майор подождал немного, пока комсостав дивизии потанцует свою тангу и, сверившись с блокнотом, провозгласил:
– Данияр, всем шампанского! За вальс молодых!
Официанты внесли в зал на подносах фужеры с пенистым шампанским.
– За богиню! – выкрикнул генерал голосом, каким приказывают «В атаку!», и гости осушили колкое вино до дна. И у всех выступили на глазах слезы…
Разъезжались неохотно. Толклись на площадке перед рестораном, обнимались, восторженно благодарили за шикарный стол. Жены комсостава крутились вокруг Марии Владимировны, пищали, ойкали:
– Ой, ну какая прелесть эта ваша штучка!
– И не скажешь, что бижутерь!
Генерал навязчиво предлагал подвезти, спьяну порывался тащить под локти Грима и графиню к своей машине.
– Прошу, куда скажете! Богиня! В любую сторону твоей души! – И командовал жене: – Готовь стол для дорогих гостей! Просим вас к нам, на поросёнка!
– С хреном? – спросил Грим, выдернув локоть из клешни генерала.
– Нам батюшку проводить надо, – графиня также решительно отделалась от генерала. И они пошли к храму втроем, отец Никон и повенчанные. Уже издали Грим обернулся, крикнул генералу:
– Всенепременно будем. На поросёнка!
Парадные одежды были брошены абы как в спаленке на кровать. Одетые в домашнее, они молча, прикрыв глаза и обессилено уронив руки вдоль тела, сидели в кухне на диване, перед распахнутым настежь окном. После шумного дня навалились усталость и пустота. У обоих было такое состояние, словно они после сказочного спектакля оказались в постылой, грязной будничной жизни. В квадрате окна, как на картине, тлела, меняя цвета с розового на синий, чистая закатная заря, и на солнце можно было смотреть легко, не напрягая глаз. Колье было небрежно брошено на кухонном столе. Уже потеряв в полумраке четкие очертания, оно лишь слегка мерцало в последнем рассеянном свете из окна, угасая вместе с солнцем.