Грим вскочил на дрезину, раструбом сложил ладони у рта, заорал в ответ:
– Они идут туда, где можно без труда достать себе и женщин, и вина!
Мужичок споткнулся и замер в нелепой позе, как памятник самому себе. Лошаденка, не обращая на него внимания, продолжила свой путь. Грим понял, что сразил мужичка наповал, и радостно прокричал:
– Где пиво пенится, где пить не ленятся, где юбки новые трещат по швам!
Памятник ожил. Мужичок сорвал шляпу с головы, заметался, будто по нему стреляли, и, обгоняя лошаденку, ломанулся вверх по склону, как в атаку, с истошным криком:
– А-а-а-а!
Грим ждал его у дрезины, раскинув для предстоящего объятия руки, подгонял песней:
– У них походочка, как в море лодочка!
Мужичок с разлета, по-обезьяньи, запрыгнул на Грима, обнял руками-ногами и повис, как паук.
– Ванятка! Ёханый бабай! Я как заслышал, сразу понял, что это ты! Ванятка!
Грим, растроганный, держал мужичка под задницу, прижимал его к себе как ребенка.
– Гордик, ну слазь, ну чего ты, Гордик! – Грим дрожащим от волнения голосом сказал Машеньке:
– Друг мой. Мы с детства, с одного горшка… Гордей зовут.
Гордей наконец сполз с Грима. Глаза его были полны слез. И сразу стало понятно, почему он – Гордик. Про таких говорят «маленькая собака до старости щенок». Ростом Гордик был Гриму до плеча, тощий, большеголовый, очкастый. Он отступил назад, встал, умиленно прижав руки к груди. Смотрел на Грима, как на чудо, явившееся с небес, которого Гордик ждал десятилетиями, каждый день. Очки его, старые, чиненые изолентой, с тусклыми стеклами, сидели на утином носу криво, одну дужку заменял шнурок, накинутый на ухо петелькой. На Гордике была соломенная шляпа с высокой тульей, больше похожая на мятую кастрюлю. Затем следовала фуфайка на голое тело, из-под которой на изношенные сапоги нависали просторные, как казацкие шаровары, парусиновые штаны. Мария Владимировна разглядывала Гордика с живейшим веселым любопытством, как человека, который только что раздел огородное пугало. Гордик перехватил этот её взгляд, виновато развел руками и вдруг сказал:
– Да-а, моветон…
Мария Владимировна поперхнулась от изумления.
– Что ты сказал?! – спросил Грим.
– Я сказал «моветон», значит «никуда не годится». В смысле одет я неважно, – небрежно объяснил Гордик. – Это по-французски.
– Ни фига себе! – У Грима открылся рот. Мария Владимировна был в восторге от Гордика. Протянула ему руку, представилась:
– Мария.
Гордик галантно пожал ладонь, заинтересованно оглядел Марию Владимировну, сделал ей комплимент:
– Да-а! Маша, да не наша!
Грим посмеивался, наблюдая за Гордиком. Тут подоспела, приплелась лошаденка, встала рядом с дрезиной и мгновенно задремала. Дно телеги было завалено полными мешками, пакетами, хозяйственными сумками. На каждой поклаже были пришиты полосы белой ткани с надписями «Барсуки», «Оглобли», «Сороки»… На самой маленькой торбочке, пошитой из клеенки, состеганной по швам шпагатом, было написано «Трындычиха».