Когда сенатор спустился на кухню налить себе чашку кофе, было еще темно. Каждый вечер перед сном он устанавливал в кофеварке таймер.
Эта первая чашечка исходившего паром кофе напоминала ему о детстве, о том времени, когда он даже не знал, как пишется слово «политика», не говоря уже о том, что это такое. Тогда ему было невдомек, что бывают люди, для которых амбиции и алчность дороже чести… Это было до того, как он превратился в одного из них.
Отец сенатора – высокий, сильный, спокойный мужчина, в глазах которого совершить одно преступление ради того, чтобы замести следы другого, было чем-то немыслимым. Он с трудом закончил школу, однако знал по памяти все созвездия и мог в мгновение ока сосчитать все точки на костяшках домино. Его нелегко было вывести из себя, зато он всегда готов был встать на защиту слабого.
Он воевал в Германии под командованием генерала Паттона. Там же был убит и там же и похоронен. Но до войны он жил и работал на скотоводческом ранчо в южном Техасе. Каждый год по весне он сажал маленького Клита перед собой в седло, и они вместе с другими ковбоями участвовали в загоне скота.
В те годы на ранчо самыми опасными были не люди, которые могли выстрелить тебе в спину, а гремучие змеи, одичавшие лошади и быки. Дни, проведенные в седле, были длинными, тяжелыми и пыльными. По ночам в небе сияли звезды. А на рассвете перед тем, как вскочить в седло, загонщики собирались у костра, чтобы выпить по кружке обжигающе горячего, крепкого кофе.
После войны его овдовевшая мать переехала в Миссисипи, поближе к семье, так что юность Клита прошла вдалеке от ранчо. Большую часть жизни он прожил в Вашингтоне, но даже сейчас, спустя шестьдесят лет, в его памяти еще живы были воспоминания о дурманящем аромате жареной свинины, навоза и кожи, смешанные с запахом сигареты, которую его отец всегда скручивал после завтрака под открытым небом. Ни один кофе в мире не был отвратнее того пойла, что пили загонщики. Но для Клита вкуснее этого напитка не было.
Клит обожал такие утра. И отца тоже. Он еще не забыл, как счастлив был, прижимаясь к широкой отцовской груди, с каким уважением другие загонщики, эти грубые, неотесанные мужчины, всегда относились к его отцу. И как он отчаянно им гордился.
Этим утром, – впрочем как и всегда, – сенатор старательно гнал от себя мысль о том, стал бы его отец гордиться таким сыном, как он.
Он включил на кухне свет.
За столом, попивая кофе, сидел не кто иной, как Грей Бондюран.
– Доброе утро, – невозмутимо приветствовал он сенатора.
Ни в голосе, ни в позе его не чувствовалось ни малейшей враждебности, однако сенатор моментально напрягся. Ему ли было не знать, что предательства Бондюран не прощает. К тому же Бондюран был весьма опасным человеком.