Путешествие в Закудыкино (Стамм) - страница 143

– Так не у кого, батюшка… Нет больше Митрополита.

– Как нет? – Иоанн влез в окно, схватил Малюту за грудки и стал трясти его, словно яблоньку. – Как это нет Митрополита? Ты что говоришь такое, сучий потрох? Что ты натворил опять?

– Я ничего, Государь… я ничего, – завопил опричник, весь трясясь от страха, – я пришёл…, я говорю, а он…

– Что он? Что? Говори, паскуда! – Царь с силой швырнул Малюту на пол, как наполненный ветошью мешок, и выхватил из ножен саблю. – Говори, не то зарублю, как собаку!

– Я говорю… я спросил… как ты велел… а он говорит…

– Что говорит? Не мямли, говори яснее!

– Он сказал, что благословляет только добрых и на доброе…

– И ты…?

– И я…

Царь замахнулся острой, как бритва, саблей… – Малюта зажмурился, заслоняясь от смертоносной стали руками, – … и с силой отшвырнул её в дальний угол комнаты.

– Что ты наделал? Что ты наделал, Малюта? – Иоанн, схватившись за голову, как помешанный, мерил аршинными шагами огромную комнату и всё повторял и повторял одно и то же. – Что ты наделал? Что ты наделал?

– Так я ж… что ты, Государь?… ты ж сам велел, – осмелился подать голос опричник.

– Что я велел? Я велел тебе благословение взять, а ты?

– Так… я думал…

– Ты думал! Что ты думал?! Что ты вообще можешь думать?! А ну, сгинь прочь с глаз моих, не то прибью, как собаку!

Опричник отполз на четвереньках к двери и скрылся от греха подальше за портьерой.

– Что ты наделал? Что ты наделал, Малюта? – продолжал стенать Царь, обливаясь горючими, обжигающими глаза и сердце слезами. – Последнего соратника, единственного друга потерял я. Что же теперь делать? Что делать? Один я остался. Один. Совсем один! Что теперь будет с Россией?!

Царь остановился перед освещённым живым пламенем лампадки образом Спаса и упал на колени. Губы сомкнулись, голос стих, утонув в непримиримой борьбе света и тени. И только глаза – живые, мокрые от слёз глаза зашептали молитву, жадно впиваясь в образ, пытаясь сквозь густой, непроницаемый для обычного человеческого взгляда слой краски отыскать свет, жизнь, мудрость и любовь. Силясь в неудержимом стремлении охватить необъятное, понять неподвластное никакому разуму, услышать непроизносимое и, отразившись от непробиваемой твердыни мёртвого дерева, вернуться назад через полные слёз глаза в недосягаемые глубины души человеческой горячею живою верою.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго, – прошептали уста, а тело, неподвластное больше воле, подчиняясь только сердечной боли покаяния, крестообразно раскинув руки, пало ниц пред образом на холодные плиты пола, орошая камень горячими как пламя неугасимого огня слезами.