«Если опять работать, – думал про себя изобретатель, следуя за могучей спиной, – не буду, хоть убейте, не буду. Сначала накормите, а потом эксплуатируйте. И вообще, почему я должен пахать на них? Почему меня вообще здесь держат? Что я такого сделал? Ни суда, ни следствия, даже никаких обвинений не предъявили. Это насилие над личностью! Нарушение прав человека! Я буду жаловаться в ООН! В страсбургский суд! … Господи, за что же?».
Но жаловаться никому не пришлось, потому как принуждать изобретателя к трудотерапии на сей раз никто не собирался. Пройдя коридор, они поднялись по лестнице на второй этаж здания. «На допрос ведёт», – продолжал диалог со своим сознанием Пиндюрин. Тут громила передал его с рук на руки другому человеку и исчез на лестничном марше, ведущем вниз. Этот другой был совсем другой. И дело даже не в том, что он отличался от громилы и комплекцией, и ростом, и выражением лица, в котором угадывалась мысль и некоторый интеллект. Он выглядел совершенно иначе. Вместо казённой робы и кирзовых сапог – неизменного облачения всех без исключения зэков, он был одет в чистенький чёрный подрясник, препоясанный кожаным поясом, и аккуратную чёрную же скуфью. В правой руке он держал плетённые из чёрного сутажа чётки. «Поп! – тут же среагировал на новый персонаж изобретатель. – Зачем мне поп? Не иначе, исповедовать будет перед …». Шальная и тревожная мысль пробежала вдруг в сознании Пиндюрина, и чем дальше она бежала, чем глубже проникала, накручивая виражи в извилинах его воспалённого мозга, тем становилась всё страшнее и страшнее, сковывая судорогой мятущуюся душу. «Зачем меня исповедовать? Я не хочу …. Я ничего такого не сделал …. За что? Я ни в чём не виноват». А губы вслух произнесли еле слышно.
– За что? Я не виноват. Я больше не бу…
Но человек только бесстрастно посмотрел в его влажные глаза и, кивнув головой в сторону лестницы, безмолвно пригласил следовать за ним. Алексей Михайлович не двинулся с места. Не потому что решил ослушаться, взбунтоваться. В другое время и в другой ситуации он так бы и поступил. Но сейчас, здесь, подавленный обстоятельствами прошедшего дня, буквально раздавленный невозможностью понять, объяснить самому себе природу всего происходящего и причины, вызвавшие этот кошмар, а главное, потеряв логическую нить событий, он не мог предвидеть, даже предположить возможные варианты развития сюжета. Мышцы тела отказывались выполнять команды мозга, который в свою очередь не имел понятия, какие следует подавать команды. Отсюда ступор. Человек в подряснике, пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся на онемевшего Пиндюрина и посмотрел более мягко и доброжелательно. Может что-то человеческое во взгляде черноризца, а может обрывочные воспоминания из детских бабушкиных рассказов о добром и любящем Боженьке мягкой тёплой волной накатили как-то вдруг на Алексей Михайловича, несколько успокоив, обнадёжив, сорвав путы онемения. Он послушно и доверчиво поплёлся вслед за попом.