– Что вы, господин полковник, или я зверь какой? Неужели от меня только зло одно? Служу вам и России верой и правдой, ночей не досыпаю…, бдя…, а всё в злодеях числюсь. Или я басурманин какой?
– Хе-хе… Бдя, говоришь? Так что ж, дорогой, православным тебя величать прикажешь? И фамилия у тебя какая-то странная – Нычкин, и вон, крестика ты не носишь, и в церкви тебя отродясь никто не видал…. Думал, не знаю? Ты кого обхитрить хочешь?
– Так это… – другой несколько переменился в лице, приподнимаясь над креслом из состояния полуприсяда в положение полустоя. Беспокойные, неопределённого цвета глазки его забегали, запрыгали по комнате, ища поддержку вовне и, не найдя её, постепенно переменили цвет с неопределённого на почти бесцветный. – Так это… я это… я не это…
– Что это-неэто? Чего ты так перепугался-то? – старший расправился уже с кабаньей ногой и, вытерев жирные лоснящиеся руки о скатерть, потянулся к изрядно вспотевшему в такую жару штофу. – Давай лучше ещё по единой, ну, чтоб вкус-то не забыть.
– Да я, вроде, не хочу-с, да и не время сейчас-с… – пролепетал сконфуженно другой, медленно, как бы ненарочно приближая пятую точку к седалищу кресла.
– Садись, бдя инородная! – полковник, гневно округлив выпученные глаза, ударил по столу тяжёлым кулаком, отчего расставленная на столе посуда подпрыгнула и виновато зазвенела. А Нычкин в одно мгновение оказался в кресле со стаканом в руке, словно с шашкой наголо. – Не в кабаке, чай! В другой раз, может, и не приглашу!
Реакция присевшего, видимо, понравилась атаману, потому что глаза его вдруг потеплели, заиграли весёлыми, лукавыми искорками, а рот расплылся до ушей в добродушной улыбке.
– Боисся? Правильно, бойся, авось и выживешь, – он поднял свой стакан, с силой ударил им о сосуд собутыльника… – За любовь! – и залпом отправил чистый, как слеза алкоголь в рот.
Выпили обжигающе ледяную влагу – полковник, как уже было сказано, залпом, крякнув от удовольствия; Нычкин, медленно смакуя каждый глоток и непрестанно поедая начальника внимательным испытующим взглядом. Видимо его наблюдения оказались обнадёживающими, потому что положение задницы в пространстве ещё более упрочилось на мягкой шелковистой шкуре сохатого.
– Я это… я верю, верю… просто не совсем так, как вы, – глазки несколько успокоились и приобрели даже некоторый цвет, постепенно наливаясь красным то ли под действием алкоголя, то ли по ещё какой-то неведомой причине. – Ведь это же не запрещено уставом нашего… движения?
– Не запрещено. В наших рядах есть место каждому – и православному, и протестанту, и татарину-магометанцу, и даже атеистам с язычниками. Нас сближает и объединяет одно – любовь к России-матушке и ненависть к врагам её, засевшим в Кремле, планомерно уничтожающим всё русское. Беспощадная ненависть, до полного уничтожения! Ты закусывай, закусывай.