А она…
Она старалась.
Весь год старалась.
А вышло… что вышло, то вышло.
Музыкальная комната в пастельных тонах. Потолки с лепниной. Люстра сияет хрусталем. И сияние ее отражается в натертом до зеркального блеска паркете.
Темные окна. Светлые гардины обрамлением.
Низкая вычурная мебель, до отвращения неудобная… Евдокия с трудом держит и осанку, и улыбку… собственное лицо уже задеревенело от этой улыбки, маской кажется.
Тихо бренчит клавесин.
Играла Августа, а Бержана перелистывала ноты… или наоборот? Нет, ныне Августа в зеленом, а Бержана в розовом… или все-таки?
У Бержаны мушка на левой щеке… точно, в виде розы. Августа же на правую ставит, и над губой тоже… и пудрится не в меру, по новой моде, которая требовала от девиц благородного происхождения аристократической бледности.
…Бержана же предпочитала уксус принимать, по пять капель натощак.
И Евдокии советовала весьма искренне, средство хорошее, авось и поможет избавиться, что от неприличного румянца, что от полноты излишней…
Клавесин замолк.
И сестры поклонились. Близняшки, хоть и рядятся в разное, а все одно Евдокия их путает…
— Чудесно! — возвестила Богуслава.
Как у нее получается быть такой… искренней?
— Вы музицируете раз от раза все лучше… в скором времени, я уверена, вы сможете и концерты давать…
…Евдокия благоразумно промолчала.
Чего она в музыке понимает? Вот то-то и оно… ни в музыке, ни в акварелях, которые сестры демонстрировали прошлым разом и Богуслава пообещала выставку организовать, хотя как по мнению Евдокии акварели были плохонькие… ни даже в столь важном для женщин искусстве, как вышивка гладью.
Вышивка крестом, впрочем, также оставалась за пределами Евдокииного разумения.
— Вы так добры, дорогая Богуслава! — воскликнула Августа.
Или Бержана?
— Так милы!
— Очаровательны!
— Мы так счастливы принимать вас…
Евдокию, как обычно, не заметили. И в этом имелась своя прелесть. В прежние-то разы ее пытались вовлечь в беседу, во всяком случае, она по наивности своей видела в этих попытках участие.
Добрую волю.
— И я счастлива, дорогие мои… — Богуслава обняла сначала Бержану, затем Августу… — В детстве я мечтала о сестре… а теперь получила сразу троих…
Все-таки голова разболелась.
И не только в мигрени, которая вот — вот накатит, дело. Этот дом будто высасывал из Евдокии силы. И всякий раз она давала себе слово, что нынешний визит будет последним.
Она поднялась и вышла.
Никто не заметил.
Своего рода перемирие. Евдокия старается его не нарушать.
В соседней комнате темно, и лакей не спешит зажечь газовые рожки, надо полагать, не считает Евдокию достойной этаких трат.