В окно хлестал злой осенний дождь, тревожно и уныло гудел лес, порывы ветра были похожи на штормовой прибой. В комнате было холодно и сыро. Баранников ничего этого не замечал. Он думал о том, что произошло в этот необыкновенный день. И все, что он вспоминал, пронизывала одна радостная и гордая мысль: вот она, боевая солидарность коммунистов! Куда бы судьба их ни забросила, они остаются коммунистами, умеют найти друг друга и начать борьбу.
Нет, мерзавцы, всех нас вы не уничтожите. И, если нас останется хотя бы двое, или даже один, мы все начнем сначала, и к нам придут новые тысячи борцов.
Коммунист — это звание бессмертно. Бессмертно… Где, когда он слышал это?
Баранников вспомнил, как у них на заводе хоронили однажды начальника цеха. Был он старым большевиком, недюжинным организатором производства и замечательным человеком. Его знал и любил весь громадный завод. На панихиде выступил друг покойного, такой же, как он, участник Октября. И вот он сказал тогда, что не верит в смерть друга, что, на кого он ни посмотрит сейчас, он видит в них своего живого друга. Во всем светлом и благородном, что происходит и будет происходить в нашей жизни, он видит своего живого друга. Даже в боевых делах французских коммунистов он тоже видит своего живого друга. И это потому, что звание коммуниста бессмертно. Человек умереть может, а коммунист — никогда… Тогда Баранников подумал: «Сказано красиво, но правда-то проста и непоправима — замечательный человек и коммунист лежит в гробу». А сейчас Сергей Николаевич с необыкновенной ясностью понимал всю огромную правду тех красивых слов.
— Да, это верно. Коммунист — звание бессмертное, — тихо вслух произнес Баранников.
И оттого, что слова эти он услышал как бы произнесенными кем-то другим, разволновался еще больше.
Баранников уже не мог лежать. В нем все сильнее разгоралось желание действовать, и он не замечал сейчас, что мечется от стены к стене в своей тесной клетущке, похожей на тюремную камеру. Он весь был в радостном предчувствии больших и смелых дел, и ни теснота комнаты, ни шаги часового в коридоре, ничто другое не могло погасить в нем это счастливое ощущение своей силы.
Утром, как только Баранников пришел в цех, он увидел инженера Гримма, стоявшего возле станка Антека и наблюдавшего за его работой.
Баранников поздоровался, и они отошли в сторону.
— Шеф не утвердил моего предложения. Это должны сделать конструкторы снаряда и фирма. — Гримм усмехнулся. — Представляете, какая паника вокруг этих «фау»! Нет, буду пробовать еще.
— А зачем? — спросил Баранников. — Ведь тогда дело пойдет быстрее.