— Дмитрий Павлович.
— Просто не знаю, как вас благодарить, Дмитрий Павлович! Так нас выручили! Вот, возьмите деньги. Подождите, а почему вы взяли два взрослых? Детских не было? Ну, все равно. Возьмите деньги.
— Да после как-нибудь, иногда мне случается заходить в бухгалтерию…
— Нет, нет, зачем же, возьмите, вот. Но как вам удалось?! Я уж думала, мне всегда и во всем не везет.
— Видите, не всегда. Изредка даже мне везет, а уж вам должно бы…
Ордынцев чувствовал себя счастливым. Удивительно приятно, думал он, принести кому-то радость — хотя бы в виде двух железнодорожных билетов. И не кому-то, а именно ей, этой женщине, которая до сих пор даже имени его не знала… Такой ему праздник на Новый год!
— Доброго вам пути, Мария Николаевна. У меня… дела еще здесь. С наступающим Новым годом вас и, как всегда говорят, с новым счастьем.
Она, озаренная неожиданной удачей, подала ему руку. Ордынцев пожал осторожно теплую ладонь. Уходить ему не хотелось. Но уходить надо было. Пока не разыскал его Ленька…
Дмитрий Павлович стал пробираться к выходу на перрон, все время кого-то задевая на пути, наталкиваясь и извиняясь. Его извинений не замечали в сутолоке, а то и поругивали, но все равно он мечтательно, невидяще улыбался в ответ. На перроне в расплывчатом сиянии светильников искрился мороз. Ордынцев отошел в сторонку от суеты, постоял, покурил. Было так хорошо, будто кто-то добрый и родной, появившись совсем неожиданно, принес новогодний подарок. Дождаться бы поезда, подойти к вагону номер пять, проводить. Но Дмитрий Павлович вспомнил про Леньку и заторопился в вокзал.
Прошел месяц после возвращения, прошел быстро и безлико, с привычными поверками, политбеседами, работой в цехе и по зоне, дежурствами по отряду. Опять втянулся Шабанов в режим, на этот раз как бы даже охотно. Потеряла свежую остроту обида неведомо на кого.
Дежурства по отряду, особенно ночные, тревожили его душу. Когда спать нельзя, всегда о чем-нибудь думается, а думать было неприятно.
Если не кривить перед собой, так никакой «судьбы» нету. За все сам в ответе. За семью тоже… Получил вот письмо от жены, в аккуратных мелких строчках укор и жалость. И то, и другое злило, даже рассказ Марии, как добирались ни с чем из спецкомендатуры, тоже злил.
Нет, что же это выходит? Колонийский режим ему вроде няньки: ведет за руку по дороге, упасть не дает. Отвернулась нянька, получил Шабанов самостоятельность— и сразу же обгадился. Без конвоя жить не умеет, сам себе не хозяин, как говорит лейтенант. Раб случайностей. Или как он еще сказал? Раб водки.