– И такая дребедень в предотъездный день, – сказала она и потрепала дочь по плечу. – Наша следующая.
– Неужели ты не можешь говорить нормально, как все люди? – взвилась Ася.
«Чем, ну чем я перед тобой виновата?» – в который раз спросила себя Марья Аполлоновна, и в который раз сама себе ответила: «Всем. Всем».
«Променяю дочку на удачу-строчку», – всплыло в памяти недавнее двустишие, а дальше пошло-поехало: «Ради красного словца не пожалею родного отца. А родной отец тоже молодец, спровадил дочку – поставил точку».
– Под ноги смотри, – сказала Ася.
* * *
– Автобус отправляется до Шереметьева, – объявила кондукторша, протискиваясь сквозь толпу к своему месту. – Гражданка, уберите чемоданы, чей чемодан?
– Два до Бутакова, сколько с нас? – вежливо справилась Мария Аполлоновна. Но кондукторша не ответила, взяла рубль, высыпала в подставленную ладонь горсть медяков и снова велела убрать чемоданы.
– Вперед продвигаемся, граждане, продвигаемся вперед.
– Куда их девать? – спросила Ася проводницу, когда автобус двинулся.
– Не надо было сюда ставить, – ответила она человеческим голосом. – Теперь уж пусть стоят.
– Нет, такого прежде дня не бывало у меня, – вздохнула Марья Аполлоновна. – Я человек простой, говорю стихами, – повторила она опротивевшую Асе шутку. – Посмотри на меня, помада не размазана?
Ася наслюнявила угол носового платка, ткнула им в выемку между ртом и подбородком.
– Всё? – улыбнулась Марья Аполлоновна той самой улыбкой, от которой у Аси все деревенело внутри. – Понапрасну лоб не хмурь, мало ль будет в жизни бурь… Ну а нам бы снова что-нибудь съестного…
* * *
– А вот и мы, – Марья Аполлоновна протянула Павлу Лукьяновичу руку. – Знакомьтесь, моя дщерь двенадцати лет от роду. Переобуваться здесь или за дверью?
– Здесь.
Дамочка сняла сапоги, влезла без спросу в его тапки.
– Ой, у вас даже трюмо есть… Гляжусь в трюмо, а там – дерьмо… Чучело-мачучело, зачем ты меня мучило? Чтоб в день печальный похорон узреть себя со всех сторон…
– Пальто снять не желаете? – буркнул Павел Лукьянович.
А может, они не отъезжающие? У тех было столько вещей, весь коридор был ими завален, а у этих сумка, авоська и два чемоданчика. Дамочка сняла пальто и держала его на пальце за ворот. Павел Лукьянович указал глазами на вешалку.
– Значит, вешаемся и проходим в резиденцию?
– Спать будете здесь, – Павел Лукьянович открыл дверь в большую комнату. – Питаться или за этим столом, или на кухне.
– У вас тут прям дворец бракосочетания, – сказала Марья Аполлоновна, и Павел Лукьянович снова усомнился в цели визита: больно уж неухоженные, девочка-то еще ничего, но мамаша! Редкие рыжие волосы чернели у корней – это первое, что бросилось ему в глаза. Покойная его жена хной красилась регулярно, следила за цветом. Какая уважающая себя дама поедет за границу с такой раскраской?