Пушкин и масонство (Башилов) - страница 29

IV

После событий 1830 года политическая атмосфера в Европе становится все более и более напряженной. В 1836 году, вовлеченный в масоны, принц Луи Наполеон сделал во Франции попытку произвести новый государственный переворот. Переворот не удался и французские масоны и вольтерьянцы прибегают к тому же самому методу оправдания неудачливых заговорщиков, к каковому прибегали после разгрома декабристов русские вольтерьянцы и масоны: они стараются доказать недоказуемое, что хотя де Луи Наполеон и поднял вооруженное восстание против правительства, но он и его сообщники не должны понести наказание следуемое по закону за вооруженное восстание. Ставленник тех же самых масонов, - король Луи-Филипп не проявил той решительности, которую про явил Николай I в отношении заговорщиков. Луи-Филипп, как выразился его посол Барант в Петербурге предпочитал "публичный скандал оправдания возбуждению, которое было бы названо судом, провокационным декламаторским речам защиты". Может быть, учитывая французские условия, т.е. огромное влияние масонства, Луи Филипп был прав. "В каком странном времени мы живем, - писал из Парижа сын историка Карамзина, - где суд присяжных объявляет, что люди, что военные, взятые с оружием в руках, ни в чем не виноваты..." В политическом обзоре написанном в 1836 году русским послом во Франции указывалось, что внешне во Франции все как будто обстоит в порядке, но вместе с тем существующая политическая обстановка "не приводит в результате к чувству безопасности, которое является целью и основой политических обществ". Зимой же 1836-37 года русский посол неоднократно подчеркивает, что Париж снова, как перед революцией 1789 года, стал центром политической деятельности врагов монархического строя и что за последнее время они удвоили политическую активность. Упоминавшийся нами уже сын Карамзина писал своим родным: "Народ здесь думает, что несколько сотен заговорщиков клялись пожертвовать жизнью, чтобы убить короля, и что все они идут по очереди и по одиночке" (Старина и Новизна, кн. 17, 1914 г.). Как и в годы предшествующие "великой" французской революции Париж снова стал "вулканом революции".

V

Рост революционных настроений в Европе, восстание в Польше, восстания крепостных в разных частях России, холерные бунты, все это заставило Николая I отложить намеченные и одобренные уже Государственным Советом реформы, которые Пушкин в письме к князю П. Вяземскому называет планом контрреволюции против проведенной Петром I революции. После 1648 года на Руси молились во всех церквах: "Боже, утверди, Боже укрепи, чтобы мы всегда едины были". "Всякому обществу, - писал Достоевский, - чтобы держаться и жить, надо кого-нибудь и что-нибудь уважать непременно, и, главное, всем обществом, а не то чтобы каждому как он хочет про себя". (Дневник Писателя за 1876 г.). В царствование Николая I, после подавления декабристов и запрещения масонства, впервые после Петровской революции в России создается политическое и духовное равновесие и при благоприятных условиях русское образованное общество могло бы вернуться к русским историческим традициям. "...Равновесие, - пишет архимандрит Константин в статье "Роковая двуликость Императорской России", - создается на некоторое историческое мгновение, для которого опять таки лучшей иллюстрацией является Пушкин". (См. Сб. "Православный Путь" за 1957 г.). Эпоха политического распутья, когда решался вопрос по какому пути идти дальше, - по трудному ли пути восстановления русских традиций вместе с Николаем I, Пушкиным, Гоголем, славянофилами или по пути дальнейшей европеизации России, закончилась еще при жизни Пушкина. Враги русских национальных традиций и идеалов после разгрома декабристов не положили оружия, они только временно притаились, возбуждая себя бессильной ненавистью, копили силы выжидая удобного момента для начала нового наступления. Духовные воспитанники масонства, как это вскоре выяснилось, настолько уже денационализировались и настолько были озлоблены судьбой декабристов, что дальнейшая заражаемость их возникавшими на Западе философскими и социалистическими учениями была обеспечена. Характеризуя духовные процессы внутри тридцатых годов внутри русского образованного общества один из основателей Ордена Русской Интеллигенции А. Герцен пишет: "В самой пасти чудовища выделяются дети, НЕ ПОХОЖИЕ НА ДРУГИХ ДЕТЕЙ; они растут, развиваются и начинают ЖИТЬ СОВСЕМ ДРУГОЙ ЖИЗНЬЮ". "...Мало по мало из них составляются группы. Более родное собирается около своих средоточий: группы потом отталкиваются друг от друга. Это расчленение дает им ширь и многосторонность для развития: развиваясь до конца, то есть до крайности, ветви опять соединяются, как бы они ни назывались - кругом Станкевича, славянофилами или нашим кружком". "Главная черта во всех их - глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружающей, и с тем вместе стремление выйти из нее, - а у некоторых порывистое желание вывести и ее самое". "Это не лишние, не праздные люди, ЭТО ЛЮДИ ОЗЛОБЛЕННЫЕ, ВОЛЬНЫЕ ДУШОЙ И ТЕЛОМ, люди, зачахнувшие от вынесенных оскорблений, глядящие исподлобья и которые не могут отделаться от желчи и отравы, набранной ими больше, чем за пять лет тому назад". (То есть ранее восстания декабристов - Б. Б.). Своими святыми, эти непохожие на других люди, члены возникающего Ордена Р. И., делают декабристов: "пять виселиц, - пишет Герцен, сделались для нас пятью распятиями". "Казнь на Кронверкской куртине 13 июля 1846 года не могла разом остановить или изменить поток тогдашних идей; (то есть поток идей порожденных вольтерьянством, масонством. - Б. Б.) и действительно, в первую половину Николаевского тридцатилетия, продолжалась, исчезая и входя внутрь, традиция Александровского времени и декабристов". А основной традицией Александровского времени, основной традицией декабристов были масонские традиции (см. Борис Башилов. "Александр I и его время" и "Масоны и заговор декабристов"). Молодое поколение, вставшие окончательно на сторону Петра I, в первое время идейно примыкает к вольтерьянцам и масонам, враждебно относившимся к Николаю I и принятому им направлению, за разгром декабристов и запрещение масонства. "Признаком хорошего тона служит, свидетельствует Герцен, - обладание запрещенными книгами. Я не знаю ни одного порядочного дома (т.е. дома русских европейцев. - Б. Б.), где не было бы сочинения Кюстина о России, которое Николай особенно строго запретил в России". Признаком "хорошего политического вкуса" в вольтерьянских, и масонских и около масонских кругах. считалось не только иметь запрещенные книги, но и осуждать царя и ругать его и правительство во всех случаях. Этому правилу следовали в очень широких кругах образованного общества. Из донесения полиции, например известно, что между "Дамами, две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство" - княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием для всех недовольных, и нет брани злее той, какую они извергают на правительство и его слуг". У жены министра иностранных дел гр. Нессельроде в доме по-русски говорить не полагалось. Таких "политических" салонов было немало в Москве, Петербурге, в других городах и в помещичьих усадьбах. Большая часть русского общества, вплоть до появления Пушкина была в значительной части своей загипнотизирована идеями вольтерьянства и масонства и свыклась с мыслью, что Европа является носительницей общемировой культуры и Россия должна идти духовно у нее на поводу.