Мы с Дандюранами никогда не говорили о религии. Знаю только, что к мессе Боб не ходил, Люлю тоже.
Когда моя жена в понедельник вечером приехала на улицу Ламарка, там был аббат Донкёр, выделявшийся среди присутствующих ростом и мощным телосложением; он беседовал с Люлю, а типографщик ожидал окончательный текст извещения о похоронах. Я получил это извещение во вторник к полудню. Адреса на конвертах надписывали все четыре мастерицы. В нем сообщалась, что похороны состоятся в среду в десять утра, заупокойная служба будет в церкви Святого Петра на Монмартре. Интересно, испрашивал аббат Донкёр у епископа разрешение на отпевание, или формальной недоказанности факта самоубийства было для него достаточно, чтобы растворить двери церкви перед бренными останками Боба Дандюрана?
Одна фраза, несколько позже услышанная мной от Люлю, позволяет думать, что она пошла на все это без особого сопротивления:
— Уверена, он и сам предпочел бы, чтобы все было, как полагается, хотя бы из-за его родственников.
Когда на следующий день без четверти десять мы с женой приехали на улицу Ламарка, я, по существу, еще ничего не знал о родственниках Дандюрана. Боб никогда даже намеком не упоминал о них, как, впрочем, и о том, почему и как ему пришлось осесть на Монмартре. Лишь иногда он вспоминал, что пробовал себя в качестве куплетиста, без особого, правда, успеха, в кабаре недалеко от площади Бланш.
Редко выдаются такие великолепные летние дни, как этот. Как и все начало недели, ослепительно сияло солнце, ласковый ветерок тихонько колыхал листву деревьев и легкие платья женщин. У дома покойного, дверь в который была затянута черным, толпились люди; гроб с телом, окруженный горящими свечами, был установлен в лавке, отчего она неузнаваемо изменилась.
Большинство лиц были мне знакомы. Соседи, соседки и даже клиентки Люлю, люди, с которыми Боб встречался в бистро или играл в карты. Жюстен, хозяин кафе на площади Константен-Пекёр, облачился в черную пару и крахмальную рубашку; он был такой нарядный, такой важный, столько рук пожал у дверей, что, казалось, он и есть главное действующее лицо церемонии.
В понедельник я подумал, где же Люлю будет спать две ночи до похорон: ведь в спальне лежит тело Боба. Правда, в ателье у стены стоит диванчик, но он жесткий и узкий, и потом я понимал, что Люлю одну в квартире не оставят.
Когда я поделился этими мыслями с женой, она сказала:
— Все устроено. Люлю пойдет к мадемуазель Берте.
Я, не подумав, удивился:
— Но ведь у нее только одна кровать.
— А разве две женщины не могут поспать на одной кровати?