— У твоей матери были очень тяжелые роды, Али хан. Но ведь в то время не принято было приглашать к своим женам европейских врачей.
Мы сидели с отцом на крыше, и голос его звучал грустно:
— Когда у твоей матери усилились схватки, мы дали ей выпить толченые бирюзу и алмаз. Но это не очень помогло ей. Чтобы ты стал набожным и храбрым, мы повесили твою отрезанную пуповину на восточной стене между саблей и Кораном. Потом ты носил ее на шее, как талисман, и ни разу не заболел. А в три года ты сорвал этот амулет с шеи и выбросил, вот с тех пор и начались твои болезни. Сначала, чтобы отогнать их от тебя, мы ставили в твоей комнате вино, сладости, раскрасили петуха и пустили в твою комнату. Но ты продолжал болеть. Потом нашли какого-то знахаря, живущего в горах. Он привел с собой корову. Корову закололи, знахарь распорол ей брюхо, вытащил кишки, а тебя положил в брюхо. Через три часа тебя достали оттуда, ты был весь красным. Но все болезни, как рукой сняло.
Из дома доносились глухие, протяжные стоны. Я сидел неподвижно, и не слышал ничего, кроме этих стонов. Они становились все громче и всё отчаянней.
— Сейчас она проклинает тебя, — спокойно промолвил отец. — Все женщины во время родов проклинают своих мужей. В старину после родов закалывали барана, и женщина кропила его кровью постель мужа и ребенка, чтобы изгнать из дома злых духов, которых она призывала во время родов на голову мужа.
— Сколько это может продлиться, отец?
— Часов пять, шесть, может, десять. У Нино узкий таз.
Он умолк. Может быть, вспомнил мою маму, которая умерла при родах. Потом он неожиданно поднялся.
— Подойди сюда.
Мы разулись и опустились на колени на коврики для намаза. Сложили руки — правую поверх левой — и отец сказал:
— Сейчас мы можем помочь ей только этим, но молитва важней любого врача.
С этими словами отец поклонился и начал молиться по-арабски:
— Бисмиллахир-рахманир-рахим[14].
Кланяясь на коврике, я повторял за ним слова молитвы:
— Альхамдулиллахи-раббил-алемин ар-рахманир-рахим малики-яумиддин[15].
Я закрыл лицо руками. Стоны Нино продолжали доноситься до, моего слуха, но теперь они уже не действовали на меня. Мои губы сами собой шептали аяты Корана:
— Ийяка-на-буду-ваийяка-настаин[16].
Ладони мои бессильно опустились на колени, и я в полнейшей прострации слушал шепот отца:
— Ихдинас сиратал-мустагим сиратал-лазина-анамта-алайхим[17].
Красные узоры на коврике сливались в одно целое. Я приник лицом к ковру:
— Гаирал-магдуми-алайхим-валаззалин