Возвращаюсь в штаб полка.
– Опять неустойка, – встречает меня Томилин, – сводная рота 1-го полка бросила позицию… Что будем делать, Иван Константинович?
– Ничего не поделаешь. Пойду восстанавливать положение…
– Болигловка, давай набалдашник. А вашу артиллерию прошу по первому зову дать завесу оградительного огня.
Опять телеграмма… Отказано… Артиллерии уходить. Передать снаряды в 3-ю, которая уже стоит на новой позиции.
Снова возвращаюсь в штаб. Иван Константинович уже опять сидит на своем стуле.
– Ерунда все это, паника… Люди изнервничались… Вернул их в окопы и снова здесь, – говорит он, протягивая свою вязанку вестовому и отирая струящиеся капли пота. – А у вас?
– А вот, смотрите!
– Что же вы будете делать?
– Задержусь до рассвета… Ведь сейчас уже три часа. Расстреляю по наступающим все патроны, а потом буду уходить…
Третья телеграмма:
«Немедленно исполнить приказание. В случае промедления будете расстреляны – Тумский». Ну, прощай, наш второй полк!..
Уже светает… Бесшумно, как тени, с обмотанными соломой колесами скользим мы по мосту, переходим на ту сторону и идем на указанное место. Едва пройдя Сухачев, слышим бешеный рев тяжелых и легких орудий, треск пулеметов и ружейную пальбу. Слезы градом льются из глаз… Там погибают последние, лучшие бойцы, с которыми мы сроднились в стольких боях… А мы, а мы…
В четвертом полку осталось всего тридцать человек. Я посетил его командира. Бедный старик – это был тот самый, который «нанизал целую дивизию на шпагат», – обезумел от горя: «Наша третья батарея бросила нас сразу, противник раздавил нас без сопротивления».
Правая колонна отошла почти без потерь. Под разумным руководством Томилина и благодаря геройству Гургенидзе отряд выскользнул из железного кольца между фланкировавшими его пулеметами и огненной завесой тяжелой артиллерии.
– Когда мы увидели густые массы немецкой пехоты, – говори ли мне потом, – вот была бы цель для нашей батареи!.. Но тут же получили приказ об отходе и, прежде чем немцы пошли на штурм, уже очистили позиции.
Ни 1-я, ни 3-я батарея не выпустили ни одного снаряда. У них не было ни связи с пехотой, ни надежного наблюдения.
После перехода Бзуры Гургенидзе засел в Сухачеве с остатками полка. Я нашел его там в подвале большого каменного дома, который он обратил в опорный пункт. Стимулируя атаку, немцы открыли по нему бешеный огонь чемоданами[125]; под его защиту понабилась детвора, неизвестно почему застрявшая в городе. Больно было глядеть на эти искаженные ужасом личики.
– Перестаньте реветь понапрасну, – успокаивал их Гургенидзе, пряча их под фалдами своей шинели. – Ну, убьют, так убьют… Тут слезами не поможешь…